Глава 5. Между Достоевским и Руссо

(A.К. Жолковский)

1. Справка из подполья

    Исаак Эммануилович и Федор Михайлович. Бабель явно относил Достоевского к той  безрадостной российской традиции, которая нуждалась в переливании крови из  более солнечных источников. Вот как он писал о нем в очерке «Одесса» (1916): «У Достоевского можно почувствовать неровную и серую мостовую, по которой Карамазов идет к трактиру, таинственный и тяжелый туман Петербурга. Серые дороги и покров тумана придушили людей, придушивши – забавно и ужасно исковеркали, породили чад и мрак страстей, заставили метаться в столь обычной человеческой  суете» [10, т. 1, с. 64].

    Отдавая должное цепкому глазу классика, Бабель явно не разделяет его тематических идиосинкразий. Значит ли это, что  Достоевский для него вообще не релевантен? В работах о Бабеле Достоевский упоминается относительно редко. Фрейдин отмечает «Иисусов грех» (1921) как «уморительно анти-достоевский текст» [133, с. 1905][1].

    Более основательное влияние Достоевского находит у Бабеля Джеймс Фейлен [128]. В отсутствии у рассказчика «Смерти Долгушова» (1923) и «Чесников» (1924) "простейшего из умений – уменья убить человека" он усматривает "эхо колебаний  Раскольникова" (с. 147), а в «Письме» (1923) – "мрачный колорит «достоевской» драмы, вечного […] конфликта между отцом и  сыновьями" (с. 189); имеются в виду, конечно, «Братья Карамазовы»[2]. Вообще, согласно Фейлену, "мир героев Бабеля, агрессивных […] мучителей, с одной стороны, и  пассивных мучеников, с другой, предстает поразительно «достоевским»" (с. 133), и этому миру хорошо соответствует "интеллигентный рассказчик [«Конармии»] – типичный персонаж из  Достоевского" (с. 134).

      Фейлен несколько преувеличивает, приписывая Бабелю стопроцентную серьезность и не отдавая должного той фарсовой возгонке, которой неизменно подвергается у него русская литературная традиция. Полушутовское переключение «достоевского» сюжета из сферы  "придушенной человеческой суеты"  в мир праздничной игры  налицо и в «Справке»/«Гонораре», хотя Достоевский там, в отличие от Толстого, ни прямо, ни косвенно не фигурирует и вообще как будто не при чем. Тем не  менее, рассказ о любви к проститутке естественно соотносится с аналогичными коллизиями, изобилующими у Достоевского, например, в «Преступлении и наказании»  или «Записках из подполья». «Записки», особенно их вторая часть, «По поводу мокрого снега», ближе к Бабелю – в отношении как жанра (это рассказ), так и  сюжета (в отличие от Раскольникова, герой «Записок» имеет дело с проституткой именно в плане ее профессии).

     «Записки из подполья» – один из наиболее влиятельных текстов Достоевского. Литературному потомству «Записок» посвящена специальная книга (Джэксон [40]), а  еще ряд из позднейших отзвуков (преимущественно западных) приложен к новейшему комментированному изданию повести на английском языке (Достоевский [42]). Однако реальный круг потомков всегда шире любой антологии[3]. Так, «Справка», никогда в подобную связь не ставившаяся, тоже оказывается вышедшей из  достоевского подполья – и далеко не только в общем смысле опоры на топос «спасения проститутки».