мистериальных коннотаций рассказа, что в 1883 году Мопассану было тридцать три года — возраст распятого Христа. 33 года в момент действия — «зимой шестнадцатого года» — исполняется также самой бутылке.
Литературным источником финальной, поистине кафкианской, метаморфозы заглавного героя становится не вымышленный, а почти документальный текст мопассанианы — картина предсмертных мучений писателя, открывающаяся герою за чтением, так сказать, евангелия от Мениаля.[10] Это пятое евангелие читается уже на трезвую голову (хотя, собственно, пять бокалов было выпито), однако самый переход от опьянения к трезвости образует еще один слой виноградной новеллы.
На ночные улицы герой выходит от Раисы («в двенадцатом часу» — опять магическое число) протрезвевшим, но продолжает изображать пьяного, предаваясь некому вдохновенному балету и глоссолалии. При этом он подвергается символической казни, предвещающей попытку Мопассана перерезать себе горло: «Мостовые отсекали ноги идущим по ним».[11] В сущности, незаметным предвестием выхода в реальность сопровождалось уже первое знакомство с «мускатом 83 года»: тогда он увел героя в метафорические «переулки, где веяло оранжевое пламя и музыка»; теперь переулки овеществляются в виде улиц, где грозные «чудовища ревели за кипящими стенами». Собственно, переход от вымысла к реальности был предопределен уже самим жизнетворческим разыгрыванием — поначалу сказочно счастливым — сюжета мопассановского «Признания» в будуаре пышнотелой издательниицы. (Кстати, мопассановским — из «Милого друга» — является и самый сюжет проникновения неизвестного молодого человека в высшие литературные и финансовые круги.[12])
Ритуальный танец без слов (во всяком случае, слов, поддающихся переводу на человеческий язык), исполняемый на ночной улице и напоминающий проходы мопассановских моряков по кварталам публичных домов[13], являет промежуточную ступень подражания героя Христу-Мопассану. Крестный путь ведет его от подогретой мускатом и словесностью “игры всерьез” в маске Пана-Полита — через трезвый, но самозабвенно артистичный, адамический ночной балет — к леденящей (как и подобает «точке, поставленной вовремя») предгробовой пантомиме Мопассана на четвереньках. Немой физичности этого последнего вставного кадра соответствует физичность его финального восприятия на рамке: «Предвестие истины КОСНУЛОСЬ меня».[14]
2. Чаша на пире отцов
Постепенный отказ от вина (хотя бы в форме претворения его в кровь) происходит вопреки принципиальной дерзости героя, покушающегося на символическое содержимое мопассановских погребов и вещественное — кладовых дома Бендерских. Эта “агрессивность” отличает бабелевского лирического героя, например, от мандельштамовского, готового