Установка на “темпоральный синтез” соответствует тематике рассказа, в котором как бы походя упоминается “вечность”, оригинально сплетающаяся с “жизнью” и “смертью” (и соотносимая с имплицитным “христианским” слоем «Справки»):2
«В пузырьке, наполненном молочной жидкостью, умирали мухи; каждая умирала по-своему; чужая жизнь шаркала и разражалась хохотом в коридоре. Прошла вечность, прежде чем явилась Вера».
Смерть мух в пузырьке перекликается с то ли противозачаточным, то ли дезинфицирующим кристаллом, который Вера бросает в кружку в следующем абзаце, неся смерть — медицинскую, психологическую и символическую — сексуальному пылу героя. Мотив “смерти” возвращается далее в конце “воспоминаний” и в их обрамлении:
«Старик вскакивал по ночам и дышал со стоном в бакинскую керосиновую ночь… Он скоро умер […] Жалость к себе разрывала мне сердце, гибель казалась неотвратимой».
Сюжетной опорой всей этой темпоральной структуры является “трехслойность повествующего «я»”.
Начав рассказ от имени “взрослого я”, повествователь немедленно молодеет вдвое и предстает юным претендентом на любовь женщины ровно в полтора раза старше него («В ту ночь тридцатилетняя женщина…»); в “воспоминаниях” же ему сначала десять, потом пятнадцать лет.
Рассказ явно играет на двойственной роли двадцатилетнего героя как равного сексуального партнера-клиента Веры и в то же время полу-ребенка, нуждающегося в половой инициации. Соотношение “мать/сын” акцентируется взрослой деловитостью Веры, ее по-хозяйски уверенным обращением с героем, расплывшейся грудью и опавшими плечами.
“Воспоминания” героя работают на эту ситуацию парадоксальным образом. Вместо того, чтобы противопоставить “родительской власти” Веры независимую волю молодого самца, он, напротив, преувеличивает свою уязвимость, чтобы под видом жалкого десятилетнего сироты, так сказать, попроситься к нанятой им проститутке на ручки. Параллельно “воспоминания” включают в слушательнице другой механизм — отождествления с героем как с жертвой мужчин-клиентов, то есть, “сестричкой”-проституткой (“женскость” героя исподволь задана тем, что он пошел «в мать, картежницу и лакомку»). Но превращение из “сына” в “сестру” уравнивает (в плане семейной иерархии) героя с партнершей. Тем самым оправдывается его “игра на понижение”: прикинувшись не просто ребенком, а именно мальчиком-проституткой, он хитростью, “по-женски”, добивается возрастного равенства.
Продажно-сексуальный аспект “воспоминаний” на новой основе возвращает Веру и героя к цели его визита (» — Ну, а баб ты знаешь? […] — Откуда мне их знать… Кто меня допустит…»). Провоцируемые этим жалостным ответом любовные ласки Веры сочетают в себе “родительско-инициационное”