они, так сказать, изначально в крови.
Даже вскоре после смерти Горького Бабель позволяет себе высказаться о его неспособности написать настоящий рассказ:
«[О] технике рассказа хорошо бы поговорить, потому что этот жанр у нас […] никогда в особенном расцвете не был, здесь французы шли впереди нас […] У Горького большинство рассказов — сокращенные романы» (1937 г.; 2: 402).15
Это тем более интересно, что в статье «О том, как я учился писать» (1928) сам Горький признавался:
«Я очень многим обязан иностранной литературе, особенно — французской [… Она] удивляла меня своим замечательным мастерством […] Стендаль, Бальзак, Флобер [… Я] учился писать у французов […] [… Я] ловил себя на том, что рассказывал [окружающим] неверно, искажая прочитанное, добавляя к нему что-то от себя» (24: 483-488).
Как под учебой французскому «мастерству», так и под свободой обращаться с ним («искажая» и «добавляя»), Бабель вполне мог бы подписаться. Но и в плане импорта литературной техники он согласен считать Горького не более, чем предтечей.
В этой реакции Бабеля не исключены личные мотивы. Та же горьковская статья содержала апологию «Конармии»:
«Товарищ Буденный охаял “Конармию” […] напрасно: сам товарищ Буденный любит извне украшать не только своих бойцов, но и лошадей. Бабель украсил бойцов его изнутри […] лучше, правдивее, чем Гоголь запорожцев» (24: 473).
Благодарность Бабеля, однако, не была безоговорочной. В письме А. Г. Слоним от 28 ноября 1928 г. содержится довольно кислая реакция на горьковские демарши:
«Номера “Правды” с письмом Буденного у меня, к сожалению, нету […] Прочитайте ответ Горького. По-моему, он слишком мягко отвечает на этот документ, полный зловонного невежества и унтер-офицерского марксизма» (1: 291).
Не высказанное публично, недовольство горьковской обтекаемостью могло проявиться в полемике на профессиональные темы.
Бабель охотно обращался к Горькому за помощью с получением выездных виз,16 но, находясь во Франции, не очень стремился навестить его в Сорренто.17 Двусмысленным было и наслаждение Бабеля близостью в лице Горького к одному из великих мира сего.18
«Б. рассказыва[л], как он ходил в гости к кухарке на даче Рудзутака, его знал и управляющий дачей. Теперь на этой даче Горький. Он пошел к нему, но не с черного “кухаркиного” хода, а через подъезд. Управляющий не знал, кто такой Б. И вообще не знал его имени, так же как и кухарка; предложил ему здесь не шататься, а идти на задний двор. Б., не ответив, прошел. Управляющий к нему: “Мы наркомов не пускаем, а ты лезешь”. Но в окно его увидел Максим, сын Горького, и позвал. Кухарка дрожала, когда подавала кушать, — за столом, развалясь, сидел ее кум, ее собеседник,