инициации; возрастное соотношение 20 к 30; одновременно “материнские” и “сестринские” (благодаря матери-акушерке) обертоны в образе Ольги; ее “деловитость”, половой опыт и причастность “загадкам жизни”; страх подлежащего инициации героя перед “гинекологическим сексом”; “отвратительные” исповеди Горького в поисках и попытках преображения себя, поражающие слушательницу; чтение героине рассказов, в том числе “первого”; противостояние действительности с опорой на книги и фантазию и даже уход от жизни во имя литературы.
Не приходится сомневаться в знакомстве Бабеля с рассказом Горького и интересе к нему. Помимо общих соображений, укажем на особую привлекательность для Бабеля его названия63 и отметим, что появился он в "Красной нови" (1923, 6), где в дальнейшем были опубликованы многие вещи Бабеля, начиная с "Пана Аполека" - в следующем же номере (1923, 7) и включая посвященную М. Горькому "Историю моей голубятни" (1925, 4).64 Посвящение Горькому, прежде всего, конечно, акцентирует общую жанровую установку на “автобиографизм”, но может быть и более непосредственно связано с темой погрома, накладывающейся в конце "О первой любви" Горького на эдиповскую - образуя таким образом сомещение, центральное в "Первой любви" Бабеля.65 При этом, потребность горьковского героя в женском/материнском сочувствии героини и ее бездушно-эстетская реакция на жестокость своеобразно предвосхищают двойственную позицию бабелевского рассказчика, по-эдиповски обретающего поддержку русской женщины (Галины Рубцовой) и одновременно завороженного силой и красотой погромщиков.
Помимо очевидной рыхлости нарративной структуры, горьковский рассказ отличается от "Справки" характерной наивно-просветительской позицией рассказчика. Эта наивность скрывает - в том числе от самого рассказчика, а возможно, и автора - сложную психологическую коллизию.66 Фрустрация по поводу безразличия Ольги к "Старухе Изергиль" может объясняться тем, что (согласно Боррэс: 63-64) заглавная героиня этого рассказа, написанного "осенью 1894 года, когда связь с Каминской шла к неизбежному концу", была задумана "вечным моралистом" Горьким как "предупреждение его распутной любовнице [любительнице, как и Изергиль, вспоминать свое богатое любовное прошлое] о том, что ждет ее в старости, если она не исправится".67 В пользу этой догадки говорит и непосредственно следующее за эпизодом со "Старухой Изергиль" упоминание о Королеве Марго. Горький ссылается на нее как на единственное "прекрасное впечатление детства", но мы помним, что в свое время и с этой материнской фигурой связалось ревнивое разочарование героя ее “неверностью” ему и его “пуританскому” идеалу.
В этом свете удивление, что "женщины" в лице "самой близкой мне"
