Исаак Эммануилович Бабель
(1894—1940)
Главная » Воспоминания о Бабеле » Воспоминания о Бабеле, страница12

Воспоминания о Бабеле, страница12

карандаш.  Отдай его сейчас  же Исааку Эммануиловичу! Слышишь!

        — Химический, технический, драматический, кавыческий!  — запел Люся и запрыгал на одной ноге, не обратив на меня никакого внимания.

        — О  боже! — простонал Бабель. — Пойдемте  скорее на берег. Я больше не могу.

        — И я с  вами, —  крикнул Люся.  —  Бабушка мне позволила. Даю слово зверобоя. Хотите, дядя Изя, я приведу ее сюда и она сама вам скажет?

        —  Нет!  —  прорыдал Бабель  измученным голосом.  — Тысячу раз  нет! Идемте!

        Мы пошли на пляж. Люся  нырял у берега, фыркал и пускал пузыри.  Бабель пристально следил за  ним, потом схватил  меня  за руку  и сказал  свистящим шепотом заговорщика:

        — Вы знаете, что я заметил еще там, у себя в комнате?

        — Что вы заметили?

        — Он отломил кончик от химического карандаша и засунул себе в ухо.

        — Ну и что же? — спросил я. — Ничего особенного не будет.

        — Не будет  так не будет! —  уныло согласился Бабель. — Черт с  ним. Пусть ныряет.

        Мы заговорили о Герцене,  —  Бабель в то  лето перечитывал Герцена. Он начал уверять меня, что Герцен писал лучше, чем Лев Толстой.

        Когда мы, выкупавшись, шли домой и продолжали вяло  спорить  о Герцене, Люся  забежал вперед, повернулся  к нам,  начал  приплясывать, кривляться  и петь:

        Герцен-Мерцен сжарен с перцем! Сжарен с перцем Герцен-Мерцен!

        —  Я  вас умоляю, — сказал  мне  Бабель измученным  голосом, — дайте этому байстрюку по шее. Иначе я за себя не отвечаю.

        Но  Люся,  очевидно,  услышал эти слова  Бабеля. Он отбежал  от нас  на безопасное расстояние и снова закричал, паясничая.

        — У-у-у, зараза! — стиснув зубы, прошептал Бабель. Никогда до этого я не слышал  такой ненависти в  его  голосе. — Еще один день, и я или сойду с ума, или повешусь.

        Но  вешаться не пришлось.  Когда  все  сидели за  завтраком  и  старуха Гронфайн готовилась к своему очередному номеру с  «яичком» («Бабель, так вы, значит, не любите свою тещу»), Люся сполз со стула, схватился за  ухо, начал кататься по полу,  испускать  душераздирающие вопли  и  бить ногами обо  что попало.

        Все вскочили. Из уха у Люси текла мерзкая и темная жижа.

        Люся  кричал  без  перерыва  на  одной  ужасающей  ноте,  а около  него метались, вскрикивая, женщины.

        Паника охватила весь  дом. Бабель сидел, как  бы  оцепенев, и испуганно смотрел на Люсю. А Люся вертелся винтом по полу и кричал:

        — Больно, ой, больно, ой, больно!!

        Я хотел вмешаться и сказать, что Люся врет, что никакой боли нет и быть не  может,  потому что Люся  нырял,  набрал  себе в уши  воды, а  перед этим засунул себе в ухо… Бабель схватил под столом мою руку и стиснул ее.

        —  Ни слова! —  прошипел он. — Молчите про  химический  карандаш. Вы погубите всех.

        Теща  рыдала.  Мери  вытирала ватой фиолетовую  жидкость, сочившуюся из уха. Мать Бабеля требовала, чтобы Люсю тотчас везли в Одессу к профессору по уху, горлу и носу.

        Тогда Бабель  вскочил,  швырнул  на  стол  салфетку, опрокинул  чашку с недопитым чаем и закричал, весь  красный от возмущения  на невежественных  и бестолковых женщин:

        — Мамаша, вы сошли  с ума!  Вы же  зарежете  без ножа  этого мальчика. Разве в Одессе врачи? Шарлатаны! Все до одного! Вы же сами прекрасно знаете. Коновалы! Невежды! Они начинают лечить бронхит  и делают  из него  крупозное воспаление легких.  Они  вынимают из уха  какого-нибудь комара  и устраивают прободение барабанной перепонки.

        — Что же мне делать, о  господи! — закричала мадам Гронфайн, упала на колени, подняла руки к  небу и зарыдала. — О господи, открой мне глаза, что же мне делать!

        Люся бил ногами по полу и выл на разные голоса. Он заметно