Исаак Эммануилович Бабель
(1894—1940)
Главная » Воспоминания о Бабеле » Воспоминания о Бабеле, страница21

Воспоминания о Бабеле, страница21

сокрушался, бил себя  руками по пыльным  шароварам  и ненатурально закатывал глаза. При этом виднелись его коричневые белки.

        Тогда в  Абхазии еще не всюду  существовал советский  народный  суд.  В большинстве    селений  еще    сидели    старейшины.  Законами  были  обычаи  и собственное разумение.

        Суд старейшин всегда  собирался под вековым  священным деревом — дубом или вязом.

        В это  утро  старейшины  сошлись, чтобы судить  юношу, укравшего седло. Девочка, как заводная, махала веткой  над его головой. Иногда ветка задевала широкое стремя на седле,  и  тогда возникал тихий звон. Он напоминал долгие, мерные звуки похоронного колокола.

        Инал-Ипа узнал о  краже  седла  и  прискакал из Сухума  в Эшеры,  чтобы присутствовать на суде.

        Здесь,  на  суде,  он встретился со  злейшими своими  врагами -князьями Эмухвари.

        Что  произошло дальше,  никто в точности  не мог нам  объяснить.  Между братьями  Эмухвари и  Инал-Ипой началась  перестрелка.  В  этой  перестрелке неизвестно кем был убит юноша, укравший седло.

        Эмухвари закричал, что юношу застрелил Инал-Ипа,  совершив беззаконие и надругавшись над судом старейшин. Застрелил  он юношу якобы потому,  что его род был в кровной вражде с родом этого юноши.

        Мужчины схватились за оружие. Но Инал-Ипа успел ускакать.

        За  Эшерами дорога оказалась совершенно разбитой. Мы слезли с мальпоста и пошли дальше пешком.

        День будто окунули в безмолвие. Даже цикады молчали, и не звучала жара. Обыкновенно  она издает тихий  писк, подобно  воде, когда та просачивается в узкую щель.

        Море тоже  молчало,  перегретое  солнцем.  Оно постепенно  затягивалось паром.

        В  монастыре было безлюдно. В саду,  в маленьких  цементных  бассейнах, куда отводили  из горного ручья  воду для  поливки,  плавали  золотые рыбки. Очевидно,  они голодали,  потому что  тотчас собирались  стаями  у того края бассейна,  где  останавливались  люди. Вокруг сильно,  по-церковному,  пахло нагретым кипарисом.

        В  соборе шли  еще  службы,  но  монахов  в  монастыре  осталось  всего несколько человек.  Ими  распоряжался отец  келарь  —  рыжий, конопатый,  с брезгливым голосом.

        Он отвел нас  в пустую  и гулкую гостиницу и дал комнату. Тучная девица попрощалась  и  ушла  в какой-то поселок в  горах,  к своему брату,  юноша в пенсне и человек в гимнастерке исчезли.

        — Вас, как людей  образованных, — сказал  отец келарь, посмотрев наши удостоверения,  —  прошу  держаться в  рамках.  Здесь,  в  соседнем номере, помещается госпожа Нелидова. Больше в гостинице никого  нету. Она прибыла  к нам, дабы отдохнуть от мирского безобразия и скверны. Светская, по-монашески настроенная  женщина. Пешком пришла из  Сухума. По  обету. Вся  в правилах и очень строга. Ходит в черном. Как инокиня.

        —  Да-а,  —  сказал Бабель. — Видно, кремень  старушка. Отец  келарь усмехнулся.

        — Что вы, гражданин! — сказал  он укоризненно. — Ей от силы тридцать лет. Весьма привлекательная дама. Но предупреждаю: строга.

        Келарь скосил глаза в сторону и сказал деловым тоном:

        У нас в трапезной, молодые люди,  можете приобрести хлеб и холодец, а у меня  в  кладовой  —  вино маджарку. Милости  просим!  Я  сам виночерпий  и винодел, так  что за маджарку ручаюсь.  Других вин  в соответствии  с  ходом событий пока что не делаем.

        Всякие вина есть на свете. Я перепробовал много вин, но такого бешеного вина, как маджарка, не встречал.

        Если  на Новом  Афоне  нам  обоим  мерещилась  всякая  чертовщина,  то, конечно, только от этого мутноватого вина. А может  быть,  еще и оттого, что мы уверяли себя, будто  никакие земные тревоги не смогут добраться сюда даже на злополучном мальпосте.

        В