Исаак Эммануилович Бабель
(1894—1940)
Главная » Воспоминания о Бабеле » Воспоминания о Бабеле, страница29

Воспоминания о Бабеле, страница29

лет — с  1917  по 1924  —  ушел  в люди. За это  время я был  солдатом  на румынском  фронте, потом служил в  Чека, в  Наркомпросе, в продовольственных экспедициях  1918 года,  в Северной армии против Юденича,  в  Первой  Конной армии,  в Одесском  губкоме, был  выпускающим в 7-й  советской  типографии в Одессе, был репортером в Петербурге и в Тифлисе и проч.».

        Действительно, семь лет, о которых  упоминает Бабель, дали ему  многое, но он был «в людях» и до 1916  года, оставался  «в  людях» и после того, как стал  известным писателем: вне  людей  существовать он не мог. «История моей голубятни» была пережита мальчиком и  уж  много  позднее  рассказана  зрелым мастером.  В годы отрочества, ранней  юности Бабель  встречал  героев  своих одесских  рассказов  —  налетчиков  и  барышников,  близоруких мечтателей и романтических жуликов.

        Куда  бы он ни попадал, он сразу чувствовал себя дома,  входил  в чужую жизнь. Он пробыл  недолго  в  Марселе, но когда он рассказывал о марсельской жизни,  это  не  было впечатлениями  туриста,  —  говорил  о гангстерах,  о муниципальных выборах, о  забастовке в порту,  о какой-то стареющей женщине, кажется прачке, которая, получив неожиданно большое  наследство,  отравилась газом.

        Однако даже в  любимой  им Франции  он  тосковал о  родине. Он писал  в октябре  1927  года из  Марселя:  «Духовная жизнь  в  России  благородней. Я отравлен Россией,  скучаю по ней, только о России и думаю». В другом письме, И. Л. Лившицу, старому  своему  другу,  он писал из  Парижа: «Жить  здесь  в смысле индивидуальной свободы превосходно, но  мы — из России — тоскуем по ветру больших мыслей и больших страстей».

        В  двадцатые  годы  у  нас  в  газетах  часто можно было увидеть термин «ножницы»; речь шла не о  портновском инструменте,  а о растущем расхождении между  ценой  хлеба  и  ценой ситца или  сапог.  Я  сейчас  думаю  о  других «ножницах»:  о  расхождении  между жизнью  и  значением искусства;  с  этими «ножницами»  я прожил жизнь.  Мы  часто  об этом говорили  с  Бабелем.  Любя страстно жизнь, ежеминутно в ней участвуя,  Исаак Эммануилович был с детских лет предан искусству.

        Бывает  так:  человек  пережил  нечто  значительное,  захотел  об  этом рассказать, у него оказался талант,  и вот рождается новый писатель.  Фадеев мне  говорил, что  в годы  гражданской войны  он и  не думал, что  увлечется литературой;  «Разгром»    был  для  него    самого    негаданным    результатом пережитого.    А    Бабель    и    воюя    знал,  что    должен  будет  претворить действительность в произведение искусства.

        Рукописи  неопубликованных произведений Бабеля исчезли.  Записки  С. Г. Гехта  напомнили  мне  о  замечательном  рассказе  Исаака  Эммануиловича  «У Троицы». Бабель мне его прочитал весной 1938 года; это история гибели многих иллюзий,  история  горькая  и мудрая. Пропали рукописи  рассказов, пропали и главы начатого романа. Тщетно искала их вдова Исаака Эммануиловича, Антонина Николаевна.  Чудом  сохранился дневник  Бабеля, который он вел в 1920  году, находясь  в рядах Первой Конной:  одна  киевлянка сберегла толстую тетрадь с неразборчивыми записями. Дневник очень интересен — он не только показывает, как работал Бабель, но и помогает разобраться в психологии творчества.

        Как явствует из дневника, Бабель  жил  жизнью своих боевых товарищей — победами и поражениями, отношением бойцов  к населению и населения к бойцам, его  потрясали великодушие, насилие, боевая выручка, погромы, смерти. Однако через весь дневник проходят настойчивые напоминания: «Описать Матяша, Мишу», «Описать людей, воздух»,  «За этот день — главное описать  красноармейцев и воздух»,  «Запомнить  — фигура,  лицо,  радость