Исаак Эммануилович Бабель
(1894—1940)
Главная » Воспоминания о Бабеле » Воспоминания о Бабеле, страница33

Воспоминания о Бабеле, страница33

бывших однополчан  и объявлял: «Женя,  они будут ночевать у нас…»

        Он умел быть естественным с разными людьми, помогали ему в  этом и такт художника  и  культура. Я  видел, как он разговаривал с парижскими  снобами, ставя их на место, с русскими крестьянами, с Генрихом Манном или с Барбюсом.

        В 1935 году  в Париже собрался Конгресс  писателей  в  защиту культуры. Приехала  советская делегация,  среди  нее не оказалось  Бабеля. Французские писатели,  инициаторы  конгресса,  обратились  в наше посольство с  просьбой включить автора «Конармии» и Пастернака в состав советской делегации, Бабель приехал с опозданием, — кажется, на второй или на третий  день.  Он  должен был сразу выступить. Усмехаясь, он  успокоил меня:  «Что-нибудь скажу».  Вот как я  описал  в «Известиях» выступление  Исаака  Эммануиловича:  «Бабель не читал  своей речи,  он говорил по-французски, весело и  мастерски, в течение пятнадцати минут он веселил аудиторию несколькими ненаписанными  рассказами. Люди смеялись, и в то же время они понимали, что  под видом веселых  историй идет речь о сущности наших  людей и нашей  культуры: «У этого колхозника уже есть хлеб, у  него есть дом, у него есть  даже орден. Но ему  этого мало. Он хочет теперь, чтобы про него писали стихи…»

        Много раз  он  говорил  мне, что  главное  — это счастье людей.  Любил животных, особенно  лошадей; писал  о  своем  боевом друге  Хлебникове: «Нас потрясали одинаковые страсти. Мы  оба смотрели на мир как на луг в  мае, как на луг, по которому ходят женщины и кони».

        Жизнь для него оказалась не  майской  лужайкой…  Однако  до конца  он сохранил верность  идеалам справедливости,  интернационализма, человечности. Революцию он  понял  и принял как  залог  будущего  счастья.  Один из лучших рассказов тридцатых годов — «Карл-Янкель» — кончается словами: «Я вырос на этих улицах, теперь наступил черед Карла-Янкеля, но  за меня не дрались так, как  дерутся за него, мало кому было дело до меня. «Не может быть, — шептал я себе, —  чтобы ты не был счастлив, Карл-Янкель… Не может быть, чтобы ты не был счастливее меня…»

        А Бабель был одним из тех, кто  оплатил своей  борьбой, своими мечтами, своими книгами счастье будущих поколений.

        В конце 1937 года я приехал из Испании, прямо из-под Теруэля, в Москву. «Мудрого ребе» я  нашел печальным, но его не покидали  ни мужество, ни юмор, ни дар рассказчика.

        Он мне рассказал однажды,  как был на фабрике, где изъятые книги шли на изготовление  бумаги; это  была  очень смешная и очень  страшная  история. В другой  раз  он  рассказал  мне  о  детдомах,  куда  попадают  сироты  живых родителей. Невыразимо грустным было наше расставание в мае 1938 года.

        Бабель  всегда с  нежностью  говорил  о  родной  Одессе.  После  смерти Багрицкого,  в 1936 году, Исаак Эммануилович писал: «Я  вспоминаю  последний наш  разговор.  Пора  бросить  чужие  города,  согласились мы  с  ним,  пора вернуться домой, в Одессу,  снять  домик на Ближних Мельницах, сочинять  там истории, стариться… Мы видели себя стариками, лукавыми, жирными стариками, греющимися на одесском солнце, у моря — на  бульваре, и провожающими женщин долгим взглядом… Желания наши не осуществились.  Багрицкий  умер в 38 лет, не  сделав и малой части того, что мог. В  государстве нашем основан ВИЭМ — Институт  экспериментальной  медицины.  Пусть  добьется  он  того, чтобы эти бессмысленные преступления природы не повторялись больше».

        Природу мы порой в сердцах называем слепой. Бывают слепыми и люди…

        …Он писал своей приятельнице, которая сняла для него  домик в Одессе: «Сей числящийся за мной флигелек очень  поднял мой дух.  Достоевский говорил когда-то: «Всякий