Исаак Эммануилович Бабель
(1894—1940)
Главная » Воспоминания о Бабеле » Воспоминания о Бабеле, страница48

Воспоминания о Бабеле, страница48

для заварки чая, чашка, стакан с подстаканником,  полоскательница,  сахарница.    Начинается    очень  деловой, серьезный и неторопливый ритуал заварки и приготовления  чая. Я думаю: «Игра это  или  всерьез?  Или  оттяжка времени,  чтобы  переключиться  на  будущий разговор о журнале?»

        Не буду описывать подробно, как заваривался и настаивался чай, — очень сложно! Одно хорошо запомнила — это поразившее меня количество чая на  одну чашку:  три  или четыре ложки с верхом. А пить надо,  чуть не обжигаясь,  — иначе  аромат улетучится. Чтобы  приготовить чай себе,  Бабель проделал  все сначала, начиная с того, что  снизу по его зову был принесен старушкой новый кипящий чайник.  Когда процедура была закончена,  он очень серьезно  сказал: «Только так есть смысл  пить чай! Не хотите ли повторить?» Нет, я не хотела, я мечтала  поскорее начать разговор, связанный с  работой,  и надо  было уже торопиться в редакцию.

        У меня осталось впечатление чего-то чудаковатого от ритуального чая, от странного обиталища и по старинке и уютного и неуютного быта.

        Но  Бабель  все равно  был хорош  и  абсолютно  «на  месте»  и  в  этой обстановке. Да как и везде, я думаю.

 

          О. Савич

 

          ДВА УСТНЫХ РАССКАЗА БАБЕЛЯ

 

        Когда  Исаак    Эммануилович    что-нибудь  рассказывал,    каждое    слово получалось    у  него  удивительно  вкусным.  Казалось,  как  дегустатор,  он перекатывает его во рту, пробует со всех сторон и  только потом выпускает на свободу. Передать выпуклость  и выразительность, которые он  придавал  таким образом своему рассказу,  разумеется, невозможно. С такой же влюбленностью в слово, в  его звучание и  убедительность, он говорил  по-французски. Правда, французский язык он знал с детства. На Конгрессе в защиту культуры в Париже, сидя  за  столом  на эстраде,  а не стоя, как другие, он на  безукоризненном французском языке  вел непринужденную беседу  со  слушателями.  Он как будто говорил с одним-единственным  человеком, рассказывая  ему  разные  случаи из советской жизни и  поверяя ему свои  наблюдения.  Это было то, что  французы издавна называют causerie и чем они блистали на протяжении веков. Но ни один оратор  не сумел за легким  разговорным тоном,  за блестящими  афоризмами  и шутками,  незаметно вкрапленными в  речь,  достичь  такой увлекательности  и глубины. Я помню  взрыв аплодисментов,  когда Исаак  Эммануилович рассказал, как  он  подошел  к    группе    людей,    взволнованно  обсуждавших    какое-то происшествие.  Оказалось, что муж избил жену. «Вот оно, пьянство», — сказал один.  «Из ревности,  наверно», — сказала  женщина.  «Темнота», — возразил третий.  И  спор  заключил  четвертый,  авторитетно заявив:  «Товарищи,  это контрреволюция».

        Я  встречался  с  Бабелем только в  Париже.  Этот  период описан И.  Г. Эренбургом в его воспоминаниях «Люди,  годы, жизнь»,  и  мне  тут  прибавить нечего.  Но память сохранила мне два устных рассказа  Исаака  Эммануиловича, при которых другие не присутствовали. Не сомневаюсь, что он рассказывал  это не мне одному, но, насколько мне известно, никто этого не записал.

 

          1

 

        В  Париже  гастролировал    Цаккони,    «последний»,  как  его  называли, итальянский трагик. Ему было за шестьдесят.

        После долгого отсутствия  (оно  означало, что Бабель работал, не выходя из  дому;  это единственная тайна в его жизни, которую мы  разгадали)  Исаак Эммануилович пришел в кафе на Монпарнасе, где мы встречались, и стал всех по очереди уговаривать пойти с ним в театр. Никто  не  соглашался, уговорил  он только нас с женой.

        Мы пошли на «Короля Лира».  Денег было мало, мы сидели на ярусе, сбоку. Впрочем, видно и слышно было хорошо.

        Труппа, с  которой  приехал итальянский