теперь светились и искрились так, что читать их было
истинным удовольствием. И самое удивительное заключалось в том, что
достигнуто это было совершенно чудесным способом
Однажды Бабель сам рассказал о том, как некий молодой литератор,
очутившийся в Петербурге с фальшивым паспортом и без гроша денег, помогает
богатой и неумелой почитательнице Мопассана переводить "Мисс Гарриэт". В
переводе, сделанном этой дамой "не осталось и следа от фразы Мопассана,
свободной текучей, с длинным дыханием страсти", и герой "всю ночь прорубает
просеки в чужом переводе".
"Работа эта не так дурна, как кажется, -- пишет Бабель. -- фраза
рождается на свет хорошей и дурной в одно и то же время. Тайна заключается в
повороте, едва ощутимом. Рычаг должен лежать в руке и обогреваться.
Повернуть его надо один раз, а не два".
Это место из бабелевского рассказа множество раз цитировалось, но я не
могу удержаться, чтобы не привести его вновь, потому что написать об этой
тайне превращения посредственной фразы в хорошую никто до сих пор не сумел
лучше, чем Бабель.
Есть такая манера исправления чужих сочинений, когда поверх зачеркнутых
строк правщик лепит новые строки, которые, в лучшем случае, сохраняют всего
лишь смысл того, что было написано автором.
Здесь было совсем другое. Пять-шесть поправок (и притом незначительных)
на страницу -- вот все, что сделал Бабель с сочинениями своего питомца.
Пять-шесть поправок! И страница, перед тем ни единой своей строкой не
останавливающая внимания, словно равнина, по которой бредешь, думая только о
том, как бы поскорее дойти до ее конца, стала живописной, как лесная тропа,
то и дело дарящая путнику новые впечатления. Я бы не поверил, что такое
возможно, если бы не убедился в этом своими глазами. Но я это видел и считаю
своим долгом засвидетельствовать истинность всего здесь рассказанного.
К тому же в происшествии этом была еще одна сторона.
Однажды мы рассказали о чуде, сотворенном Бабелем, нашему постоянному
автору и другу журнала, биографу Свифта и поклоннику Бернарда Шоу, Михаилу
Юльевичу Левидову, печатавшему в "Знамени" язвительные критические статьи о
литературе и публицистические заметки на международные темы.
Выслушав эту историю и пробежав в гранках рассказ, о котором шла речь,
Михаил Юльевич весело расхохотался.
-- А вы не догадываетесь, в чем здесь дело, -- я имею в виду, конечно,
не правку, а причину, из-за которой Бабель заинтересовался этим начинающим
писателем, как вы его называете? -спросил он, похохотав.
Мы недоуменно переглянулись.
-- Не все ли равно, почему он заинтересовался? -- заметил кто-то из
нас.
-- Разумеется, все равно, -- согласился Левидов. -- Я понимаю, что
самое интересное здесь именно чудо, сотворенное Бабелем. Но вам все же
следовало бы знать, что он давний и пламенный ценитель и завсегдатай бегов,
а автор этих рассказов, судя по вашим описаниям да и по его собственным
сочинениям, не кто иной, как наездник. Вот и пораскиньте мозгами и
попытайтесь понять, откуда это знакомство и почему Бабель подарил этому
человеку свое высокое покровительство.
Дальновидный наш секретарь вперил в меня свои устроенные в форме
буравчиков глазки, острый блеск которых с трудом умеряли роговые очки, и
спросил, прищурившись:
-- И после этого вы все еще будете утверждать, что мы получим обещанный
сценарий или рассказ у вашего Бабеля, который играет на скачках и водится с
наездниками и лошадьми? Помните, как у него у самого сказано в "Закате"?
"Еврей, который уважает раков, может себе позволить с женским полом больше,
