людьми! У Бабеля был
инстинкт подлинного художника -- способность учуять даже в случайно
встреченном человеке нечто самобытное, яркое. И вдруг оказывалось, что дед
Пантелей был извозчиком в Хамовниках, возле дома Льва Толстого, и не раз
говаривал с графом, что стодесятилетний бывший жокей и наездник, будучи
крепостным, ездил со своим барином в Париж и у этого барина собирались
Тургенев, Гюго, Флобер и Золя, да мало ли что оказывалось еще...
Люди удивительно доверчиво раскрывались перед ним. Может быть, потому,
что не было человека, который умел бы так слушать собеседника, как Бабель.
Помню, однажды мы разговорились с ним по поводу событий начала тридцатых
годов, я увлекся, и когда перевел дух, Бабель, ни разу не прерывавший меня,
посмотрел на часы и заметил:
-- А вы знаете, сколько времени длилась ваша речь? Два часа. Ну можно
ли было не раскрыть такому собеседнику всю свою душу?!
Тамара Иванова
РАБОТАТЬ "ПО ПРАВИЛАМ ИСКУССТВА"
С Исааком Эммануиловичем Бабелем познакомилась я в период моей работы в
режиссерских мастерских и Театре имени Мейерхольда.
Остроумный, склонный к розыгрышам и мистификациям, Бабель пришелся, что
называется, не по зубам той девчонке, какой я тогда была.
При свойственной моей натуре прямолинейности я, актриса, совершенно не
понимала "игры" в жизни, поэтому принимала, не будучи дурой, совершенно
всерьез все слова и поступки Исаака Эммануиловича даже тогда, когда
относиться к ним следовало как к жизненному спектаклю.
Бабель непрестанно выдумывал и себя (не только для окружающих, но и
самому себе), и разнообразные фантастические ситуации, а я все принимала
всерьез.
И тем не менее дружба наша какое-то время продержалась, хотя и
прерывалась постоянно взаимным непониманием. Чересчур уж разными
человеческими индивидуальностями мы были.
Однако в периоды дружбы он допускал меня в свое "святая святых", то
есть работал иногда при мне.
Правда, очень недолгий срок.
Бабель уверял меня, что такого с ним никогда не бывало, а именно:
работать он всегда мог только "в тишине и тайне", и ни в коем случае не на
чьих-либо глазах.
Однако на моих глазах работал, и поэтому я имею полное право достоверно
рассказать, как именно он работал.
С легкой руки Константина Георгиевича Паустовского, прелестнейшего,
очаровательного человека, но невероятного выдумщика, написавшего в своих
воспоминаниях о Бабеле, что он -- Паустовский -- видел множество вариантов
одного из ранних рассказов Бабеля (1921 год), все хором утверждают: Бабель
писал множество вариантов.
Как известно, архив Бабеля пропал, поэтому все ссылаются на К. Г.
Паустовского.
А я утверждаю противоположное: Бабель вовсе не писал вариантов.
Все, что писал, Бабель складывал первоначально в уме, как многие поэты
(потому-то его проза так близка к vers libre).
Лишь все придумав наизусть, Бабель принимался записывать.
У меня сохранился рукописный экземпляр "Заката", который является
одновременно и черновиком, и беловиком окончательной редакции, той, которая
поступила в набор.
Писал Исаак Эммануилович на узких длинных полосках бумаги, одной
стороны листа, оборотная сторона которого служила полями для следующей
страницы.
В хранящемся у меня рукописном оригинале отчетливо запечатлен процесс
работы.
Бабель вышагивал по комнате часами и днями, вертел в руках четки,
веревочку (что придется), выискивая не дававшее ему покоя слово, вместо
того, которое требовалось, по его мнению, заменить в наизусть сложенном, уже
записанном, но мысленно все
