до неба
минуты по две, дождь гремел, гнулся, чернел, как море, я вылез на
подоконник, похерил сон и произнес длинную речь, обращенную к вам
<...> Завтра занятия в государственных учреждениях прерываются на три
дня. Я уеду на это время в Богуслав, это замечательное еврейское местечко
верстах в полутораста от Киева, там, говорят, есть река необыкновенной
красоты и водопады, а в десяти верстах от Богуслава деревня Медвин,
достойная изучения. Я думаю так -- по возвращении из Богуслава можно будет
определить приблизительно день отъезда моего в Харьков и Москву. Если между
Харьковом и Москвой установлено уже летнее аэропланное сообщение -- я полечу
на аэроплане. Боги, м. б. воззрят на мои тяготы, и числа 7--8 мая я смогу
вернуться в Москву..."
Из Киева в Москву. 30.IV.25 г.
"...Я отменил поездку в Богуслав, я принес в жертву все водопады,
потому что понял, что в Богу славе работать невозможно. Три-четыре дня
пребывания в Богуславе значительно отодвинули бы отъезд в Москву. Человек по
фамилии Морква, председатель Богуславского райисполкома, один из мириада
моих приятелей, человек хороший, передовой, но пьющий и общительный до
крайности, изготовился везти в Богуслав вместе со мной горячительные напитки
в необъяснимом количестве и еще сумрачных хохлов, перепить которых, я понял,
невозможно. Хохлы победили бы меня, я не сочинил бы ни одной строки для
сценария <...> и я уехал в поселок Ворзель под Киевом, где и сижу
сейчас над кипой скучных бумаг".
Дальнейшие письма, отражающие работу над сценарием "Беня Крик", шли уже
не из Киева в Москву, а из Сергиева Посада (Загорска) в Сочи (где я
проводила лето).
Из Сергиева в Сочи. 14.VI.25 г.
"...В пятницу, т. е. на следующий после вашего отъезда день, я встретил
Сережу Есенина, мы провели с ним весь день. Я вспоминаю эту встречу с
умилением. Он вправду очень болен, но о болезни не хочет говорить, пьет
горькую, пьет с необыкновенной жадностью, он совсем обезумел. Я не знаю --
его конец близок ли, далек ли, но стихи он пишет теперь величественные,
трогательные, гениальные! Одно из этих стихотворений я переписал и пересылаю
вам. Не смейтесь надо мной за этот гимназический поступок; может быть,
прощальная эта Сережина песня ударит вас в сердце так же, как и меня. Я все
хожу здесь по роще и шепчу ее. "Ах любовь -- калинушка..." Нынче весь день
работал с остервенением; теперь, когда я пишу Вам, идет второй час ночи, и
так как я спал сегодня два часа после обеда, то можно посидеть до света.
Сценарий, я почувствовал сегодня, поездку мою на Кавказ не задержит, в эту
неделю я рассчитываю сочинить две трети, с третьей придется повозиться, п.
ч. нужно добыть документы о гражданской войне этого периода, но и это не
особенно трудно <...> На кинофабрику я не хожу и не пойду до того
времени, пока не буду иметь на руках какого-нибудь товара. Оттуда несутся
вопли и проклятия по моему адресу..."
Из Сергиева в Сочи. 16.VI.25 г.
"...Понравилась ли Вам книга Алексея Толстого? Какая погода в Сочи? У
нас беда. Дождь, холод, ветер, деревья шумят яростно. Иногда показывается
плюгавое солнце и сейчас же застилается ливнем, мглою, как на сцене. Один
только раз было солнце и дождь, летний, щедрый, горячий дождь, очень красиво
<...> Мы с Воронским живем дружно! Он все пишет про литературу (...)
Еще новости. Иван Иванович был вчера именинник. Шик, еврей-выкрест, живущий
насупротив, рукоположен во священники, он сменил полукафтан на рясу и ходит
во всамделишной рясе с клюкою: коз согнали с Козьей горки (Вы на этой горке
были), бабы устроили бунт,
