Исаак Эммануилович Бабель
(1894—1940)
Главная » Воспоминания о Бабеле » Воспоминания о Бабеле, страница96

Воспоминания о Бабеле, страница96

своего чувства, против своей гордости,  то выходит  это у него плохо. Жизнь у этого человека ломается надвое, ему  надо принять мучительные решения. Сочувствия не нужно, но понимание товарищей — хорошо бы.

        Это «о мире», теперь о  себе. Живу отвратительно,  каждый день отсрочки мучителен,    кое-как    состряпал    кратчайший    exposй    (содержание).  Если понравится,  заплатят, — выеду на этой неделе, если не понравится (изложено отнюдь  не в  духе Патэ!),  — тогда… не знаю,  что делать,  объявить себя разве банкротом,  попросить в полпредстве  ж. д. билет и  тайком  бежать  от кредиторов…

        Voila, не весело. Мне до последней степени нужно быть в Москве 10.VIII, иначе рухнут  давнишние  заветные планы. Итак, с верой в «божью помощь» — a bientфt…

        Любящий вас И. Б.

        Эренбург был в Лондоне, захворал там, теперь он в Швеции».

        Мучительное решение состояло в том, что надо  было надолго  (оказалось, навсегда) расстаться  с  дочерью,  с  семьей.  Мысль о  том, чтобы  оставить Родину,  разумеется,    никогда  не  возникала,  и  по    всему    видно,    что «стабилизированный»  быт на Западе  был чужд характеру Бабеля,  он  с жадным интересом изучал, узнавал эту жизнь как  писатель, но ему нужна была бурная, стремительная жизнь в той стране, которая ему была всего дороже.

        Горький,  по  выражению  самого  Бабеля,  послал  его  «в  люди».  Годы революции Бабель прожил в суровых условиях военного коммунизма, прошел школу Красной  Армии,  Первой  Конной…  Где  бы он ни  жил, оставался  советским писателем, оригинальным, неповторимым, но советским писателем.

        У него  была  ненасытная  жадность  к  людям,  среди  его  друзей  были строители, директора  заводов,  партийные  работники, рабочие,  председатели колхозов, военные…  Где еще мог он встретить таких людей, такие характеры, созревшие в  бурях  и борьбе величайшей революции… Уверен, что в последние годы  своей  жизни,  лишенный  свободы,  он  продолжал  узнавать  людей,  их характеры, их язык, их горькие раздумья.

        Бабель писал эти письма на чужбине: в Париже, Марселе, Остенде, но есть письмо из  Молоденова, подмосковной земли, куда в то время добраться было не очень  просто.  Он  любил  и знал жизнь России, любил  жить  в  «глубинке» и предпочитал ее городской жизни.

        Больше  тридцати  лет  хранились  эти письма,  я перечитал последнее  с чувством горечи и боли.

        Бабель  исчез из  нашей среды, как исчезли другие наши товарищи, но все же  он  оставил  неизгладимый,  я  бы  сказал, ослепительный  след  в  нашей литературе. Не по своей вине он не допел свою песнь.

 

          А. Нюренберг

 

          ВСТРЕЧИ С БАБЕЛЕМ

 

        Москва.  1922  год.  Начало  лета.  Петровка.    У  запыленной  витрины, оклеенной пожелтевшими  афишами,  знакомая  фигура. Всматриваюсь  — Бабель. Подняв голову, чуть подавшись  вперед, он внимательно рассматривает какую-то карикатуру.

        Я  подошел к  нему, поздоровался. Не  отвечая  на приветствие рассеянно рассматривая меня, он спросил:

        —  Читали последнюю  сенсацию? — И, не дожидаясь ответа,  добавил: — Бабель — советский Мопассан!

        После паузы:

        — Это написал какой-то выживший из ума журналист.

        — И что вы намерены делать?

        —  Разыскать  его,  надеть на  него смирительную  рубаху  и отвезти  в психиатрическую лечебницу…

        — Может, этот журналист не так уже болен?.. — заметил я осторожно.

        — Бросьте! Бросьте ваши  штучки! — ответил он, усмехаясь. —  Меня вы не разыграете!

        1927    год.    Париж.  Ранняя  осень.    Улица  Барро.  Район    Бастилии. Нуворишевская гостиница  «Сто  авто».  Пишу  из  окна  столько  раз воспетые художниками романтические крыши  Парижа. Не могу оторваться.