робко-слабые, гимназические, но почерк не мог
оставить человека равнодушным. Почерк вызывал восхищение. Строка к строке,
на подбор "Где вы научились так красиво писать?" -- спросил ее Бабель. "На
почте..." -- ответила девушка. И писатель объяснил нам смысл этого ответа.
Многие одесские студенты зарабатывали тем, что писали на почте за
неграмотных письма родным и близким. Люди любили красивый и четкий почерк.
Люди диктовали свои письма, определяя их стиль. Одесский грузчик-украинец
предпочитал лирику, солдат из далекой Сибири -- сдержанную тоску и
хозяйственную деловитость, еврей неудачник-коммерсант -- горесть, молдаванин
-- возвышенно-цветистый слог, но всем нравилось, чтобы письма были
"подлинней и посердечней". Некоторые студенты тренированно заучивали тексты
писем, заготовленные на случай рождения, смерти, свадьбы, успешного
завершения торговой сделки, жалобы на здоровье, безденежье, но были и
"художники", которые вели, выражаясь современным языком, "интервью" с
неграмотными и писали каждый раз новые письма, сугубо частные, с различными
житейскими сюжетами.
По своему складу интимного лирика девушка чаще и больше всего писала на
одесском почтамте любовные послания. Это сказалось и в стихах.
-- Стихи не произвели никакого впечатления, а почерк -- незабываем, я
его и сейчас вижу. Редкий...
Бабель передает гранки линотиписту.
-- Итак, начнем с "металла".
Бабель, по выражению Эренбурга, ни на кого не был похож, и никто не мог
походить на него. Он всегда писал о своем и по-своему; именно к этому
призывал он нас в декабре 1935 года, когда встречался с участниками
Вседонецкого слета молодых писателей.
Объявили, что гости поедут на шахты, заводы, фабрики, в колхоз, где
живет и работает Паша Ангелина.
Утром к гостинице "Металлургия" подкатили легковые машины, автобус.
Бабель вежливо отказался от легковой машины, он решил ехать в автобусе с
молодежью.
-- Хорошо было бы затеряться в толпе заводских рабочих, послушать
разговоры, шутки, споры... Писатель-экскурсант, -- Бабель смеется, -- это
ужасно.
Автобус мчится по Макеевскому шоссе. В Макеевке, на металлургическом
заводе имени Кирова, работает мастером в доменном цехе знаменитый Иван
Григорьевич Коробов. Едем к нему. Бабель расспрашивает о старшем Коробове, о
его сыновьях, которые, как и отец, стали доменщиками.
Макеевский завод-гигант изумляет Бабеля. Он оглядывает его с площадки
доменной печи. Внизу паровозы, ковши с расплавленной массой чугуна, ветер,
дым, обжигающий аромат кипящего металла, гудки, грохот подъемников, облака
газа над литейным двором. Люди в брезентовых куртках и широких брезентовых
шлемах, в синеватых очках, приподнятых на лоб, сильные, улыбающиеся.
Макеевка в декабрьском тумане, заснеженные терриконы, ветви железнодорожных
и шоссейных дорог.
Рыжеусый, бронзоволицый, веселый, Иван Григорьевич Коробов рассказывает
о работе доменщиков, вскользь -- о своих сыновьях.
Коробову представляют писателей здесь же, на площадке: Бабель, Олеша,
Дмитрий Мирский, Перец Маркиш, Вилли Бредель, Беспощадный, Авдеенко...
-- Слыхал. -- Коробов в распахнутой телогрейке, на шее цветной шарф,
ушанка. -- Беспощадный, Авдеенко -- наши, донбасские... И Бабеля читал, про
гражданскую войну, что ли?
Коробов приглашает писателей взглянуть, как варится чугун. По очереди
подходят к "окошку" размером в медный пятак, долго вглядываются через синее
стекло в огненную массу горна.
-- Чугун варить трудно? -- Юрий Карлович Олеша поеживается под ветром.
-- Следить дюже надо, чтобы не переварить,
