только пробующих свои силы, свое сердце в
литературе. Я думаю о тех новых книгах, которые появятся через несколько
лет. Я думаю о будущем нашей советской литературы...
Бабель говорит медленно и тихо. Никаких ораторских жестов, никаких
трибунных интонаций, никакой игры. Он цепко ухватился руками за край
кафедры. Поблескивают очки.
-- У вас есть драгоценные качества: молодость, энергия, у некоторых,
кроме любви к литературе, -- талант. Вы живете в шахтерском краю и знаете:
трудно добывать уголь. Слово добывать также нелегко. Раньше писали: один
философ -- властитель дум, другой писатель -- властитель душ. Мне не
нравится слово властитель. Мне по душе другое слово -- единомышленники.
Сейчас тревожное время. О берег жизни бьет зловонная волна фашизма. Мы
должны быть единомышленниками в борьбе против фашизма. Горький, Роллан,
Барбюс, Арагон, Мальро призывают бороться против войны, против фашизма. Об
этом страстно, горячо, может быть, несколько противоречиво, но одинаково
согласные в главном, говорили писатели в Париже. Нельзя дать фашизму
восторжествовать, а фашизму уступают не только территорию Германии, но
уступают душу и мозг немцев. Нельзя допустить, чтобы фашизм убивал людей.
Бабель говорит о том, как проходил Конгресс писателей в защиту культуры
в Париже. Перед ним нет блокнотов, записей. Кажется, что он просто
рассказывает близкому человеку о своих мыслях и чувствах. Бабель желает
успеха молодым литераторам и хочет оставить трибуну. Юрий Олеша
останавливает его жестом:
-- Исаак Эммануилович! Тут накопились записки, множество вопросов. Надо
ответить.
Он передает записки Бабелю. Тот медленно разворачивает их, читает
вслух:
-- "Сколько часов в день вы работаете?" -- Процесс писания не
прекращается у писателя, даже когда он не сидит за рабочим столом. Но я
пишу, когда чувствую, что не написать об этом не могу. Маяковский говорил,
что он себя чувствует заводом. Есть заводы большие, как в Донбассе, с
домнами и мартеновскими печами, есть маленькие...
-- А какой вы завод? -- спрашивают из зала.
-- Я -- человек, -- отвечает Бабель. Следующая записка:
-- "Скажите, как надо писать?"
В зале смех. Какой чудак задал такой вопрос? Впрочем, он закономерен.
Большинство участников съезда зеленая молодежь.
-- Я не могу ответить на этот вопрос. Я и автор записки думаем
по-разному. Он -- как надо писать, а я думаю о том, как не надо писать...
-- "Есть ли у вас записные книжки?" -- Я уважаю писателей, которые
обзаводятся записными книжками, заносят темы, мысли, фразы... Это большое
подспорье. Но часто они лежат в ящиках стола забытыми. Иногда увидишь на
улице лицо женщины, и не нужны записные книжки. Лицо -- рассказ и даже
роман. И потом долго думаешь: где я видел эти глаза, эти губы, этот нос? Кто
на меня так смотрел? Не глаза, а целый мир душевных драм...
Вчера из окна гостиницы я видел, как падал снег. Происходила обычная
вещь. Декабрь, зима... А я думал, что это тоже рассказ. Скажем, "Снег в
Донбассе". Он здесь другой, чем в Москве или Париже, и земля здесь другая.
Но как об этом написать? Этого я еще не знаю, может быть, и никогда не
узнаю. И поэтому мне становится грустно...
Бабель читает еще одну записку, застывает от удивления.
-- "Почему у вас на носу очки, а на душе осень?" Он смущенно разводит
руками.
-- На носу очки потому, что я плохо вижу, а на душе у меня четыре
времени года. Конечно, хотелось бы, чтобы всегда была весна, как пишут
поэты, но в моем возрасте и с моей внешностью
