этого добиться трудно.
Из президиума передают все новые и новые записки.
-- "Я пишу стихи и работаю в газете. Нужно писать о столовых, банях, о
бюрократах, а я вечером пишу стихи. Стоит ли мне работать в газете?"
-- Стоит!
Писатель рассказывает о том, как он работал в одесской газете "Моряк",
в красноармейской газете Первой Конной.
В редакцию приходили участники гражданской войны -- котовцы, щорсовцы,
моряки, бойцы речных флотилий, грузчики, судостроители, авантюристы и
проходимцы, прикрывающиеся фальшивыми документами и вымышленными подвигами.
Бабель рисует этих людей -- их походку, речь, одежду.
-- Я старался их просто слушать. Как только я брался за перо или
карандаш, они сразу меняли тон, они подбирали другие слова, становились
осторожными и даже пугливыми. К нам приходил один бывший боец котовской
бригады, который начинал все свои рассказы так: "Стало быть, идем мы в
атаку..." Мы так и окрестили его "Стало быть...". Я и сейчас стараюсь
беседовать с людьми без карандаша и блокнота. Иногда обычная газетная
информация, набранная петитом, превращается у художника в рассказ или
пьесу...
Бабель показывает на Олешу:
-- Юрий Карлович Олеша тоже работал в газете "Моряк" и сейчас не
расстается с журналами и газетами.
-- "Как вы находите тему?"
-- Я скептически отношусь к тем литераторам, которые берут творческие
командировки в поисках тем. Есть выражение -- напластование пород. В этом
напластовании жизненного материала писатель находит свой пласт. Одни
вгрызаются глубоко, другие снимают только верхний слой.
-- "Каких писателей вы больше всего любите читать?"
-- Хороших, интересных... Но когда раскрываешь книгу, еще ничего не
знаешь -- хороший писатель ее писал или нет. Толстой заметил, что у Анны
Карениной кроме ума, грации и красоты была и правдивость. Кроме таланта,
яркого стиля и литературного мастерства хочется, чтобы у писателя в книге
была и правдивость.
-- "Ваши книги о прошлом, о гражданской войне. Собираетесь ли писать о
нашем времени?"
-- Собираюсь. Я думаю о нашем времени, о наших людях. Недавно в Париже
один французский писатель говорил мне, что он как художник соскучился,
истосковался по настоящим героям. Надоело писать о стависских, о молодчиках
Кьяппа, о проститутках, о постельных конфликтах, о политических
авантюристах. Он предложил одному издателю роман о жизни докеров Марселя.
Буржуазный издатель махнул рукой: "Опять забастовки, политическая борьба,
голод, нищета, драма жизни... Нет, такая книга мне не нужна. Напишите книгу
о Горгулове -- убийце президента Франции..." Честный писатель, он отказался
писать книгу о белогвардейском выродке. За рубежом люди жадно расспрашивают
о нашей стране. Они хотят знать правду о нашей жизни... И мы, советские
писатели, должны помочь им в этом...
-- "Какой у вас рабочий режим?"
Бабель аккуратной стопкой складывает записки, разглаживает их.
-- Как ответить на этот вопрос? В Париже один буржуазный журналист брал
у меня интервью. Он быстро, профессионально очень быстро, задавал мне
вопросы и поглядывал на часы. "Я тороплюсь, синьор Бабель, мне нужно успеть
дать интервью в вечерний выпуск. Зачем так мучительно думать..." И я вдруг
понял, что этот молниеносный репортер, не подозревая, открыл одну из тайн
писательского ремесла и рабочего режима писателя -- надо все время
мучительно думать... Над темой, над словом, сюжетом, над образом... Друзья,
-- улыбается Бабель, -- что вы так старательно записываете все, что я
говорю? Вот товарищ Селивановский, ответственный
