редактор "Литературной
газеты", обязательно раскритикует меня за такую литературную консультацию...
Алексей Селивановский -- старый друг донецких писателей -- откликается
из президиума:
-- Я тоже, Исаак Эммануилович, за то, чтобы думать...
-- Мучительно думать...
-- Мучительно думать, -- соглашается Селивановский.
Все дни Исаак Эммануилович работает в семинарах, читает рукописи
молодых авторов, ездит на шахты и заводы, беседует с партийными работниками.
Ему хочется познакомиться с Пашей Ангелиной, сталеваром Макаром Мазаем,
прославленными шахтерами.
Литературные работы участников семинаров служат поводом для раздумий о
мастерстве, о роли художника в общественной жизни, о книгах, которые должны
помогать людям жить.
Сквозь очки мудро и лукаво поблескивают глаза. Писатель смотрит на нас
дружески, отечески, но говорит как равный с равными, без поучительства.
Голос спокойный, мягкий, но полон иронии, а вся речь освещена то добрым, то
язвительным юмором -не оттого, что человек старается острить, а потому, что
он честен и справедлив, хорошо видит достоинства и недостатки, умеет прощать
слабости, но едко и горько говорит о глупости, напыщенности и высокомерии.
-- Иногда бывает так: обманывают друга, родителей, любимую девушку,
жену, -- но никогда нельзя обмануть чистый лист бумаги, -- говорит Бабель.
-- Никогда! Как только вы возьметесь за перо и выведете первую строку, лист
бумаги заговорит о вас. Я испытываю робость перед чистым листом бумаги...
В те дни я усердно записывал "бабелевскую литконсультацию". Записные
книжки пропали, а мысли Бабеля остались навсегда. Он рассказывает о Горьком,
которого недавно посетил в Крыму -- в Тессели. Чувствуется, что он очень
любит Горького. Голос Бабеля, вообще тихий, становится еще тише, сердечней.
-- Есть писатели, которые сами по себе, а народ сам по себе. Горький --
писатель, который сорадуется и сопечалится человеку, -- замечает Бабель.
И еще один большой литературный вечер. Выступают писатели Москвы,
Киева, Ленинграда, Харькова.
Далеко стоит завод "Светлана",
Русая девчонка далека... --
звонко читает свои стихи Александр Решетов.
Бабель вглядывается в зал, аплодирует. Потом он идет к трибуне и под
общий хохот задумчиво повторяет:
-- Да, русая девчонка далека... -- и поглаживает полысевший лоб.
Бабель читает один из своих рассказов.
Утверждают, что память -- это очень хорошая и нужная книжка. Жаль
только, что чернила в ней с годами выцветают.
Я перелистываю пожелтевшие страницы газеты "Социалистический Донбасс"
от 5 декабря 1935 года.
Репортерский отчет скупо запечатлел факты. Но в нем есть такие строки:
"В президиум летят десятки записок. Литературная молодежь жадно и живо
интересуется всеми видами "оружия" в арсенале писателя..."
"Больше всех "атакуются" Бабель и Олеша..."
"...Особенно восторженно встретила аудитория Олешу и Бабеля,
выступавших с чтением своих произведений".
"Аудитория получает от тов. Бабеля острые, запоминающиеся ответы".
Запоминающиеся ответы Бабеля. Автор газетного отчета оказался прав. Они
запомнились, сохранились в записной книжке памяти.
В конце сентября 1936 года мы, группа молодых журналистов, возвращались
из Ялты на пароходе "Пестель". В Севастопольском порту видим Бабеля.
Подошли, поздоровались, напомнили о Донбассе, о декабре тридцать пятого
года.
-- Я был в Тессели. Все осиротело без Алексея Максимовича...
За год Бабель заметно состарился, чуть желтоватые скулы, за очками
грустные, настороженные глаза.
-- Как вы себя чувствуете, Исаак
