открытым дверям
клуба, люди, собравшиеся здесь, отступили, чтобы пропустить почетного
гостя...
И вдруг в один миг Бабель-рассказчик разрушил нарисованную им же
идиллию, этот порыв всеобщего прекраснодушия. В пейзаже, нарисованном с
помощью одних только звонких, брызжущих радостью, ярких и чистых красок,
внезапно проступило темное пятно -- неожиданно заявил о себе посланец из
мира не столь благополучного. Этим посланцем стала женщина в черном
деревенском платье до пят; темный платок на голове покрывал, по обычаю, и
волосы, и лоб, и шею, и подбородок -- и все же не мог скрыть искаженные
смертельной обидой черты лица. Женщина бросилась наперерез начальству, с губ
ее сорвался сдавленный крик.
-- Бетал!
Тотчас же перед ней вырос молодой горец в кубанке, за ним другой. Они
преградили путь женщине, пытаясь оттеснить ее и вообще замять этот
неприятный, неприличный, как им казалось, инцидент.
Бетал легко мог сделать вид, что ничего не приметил, и войти в клуб,
чтобы не портить настроение себе и слушателям его сегодняшней праздничной
речи.
Я вспоминаю, что в рассказе Бабеля, когда он дошел до этой сцены, вдруг
прозвучало короткое, как удар хлыстом, балкарское слово. Бетал приказал, и
добровольные слуги порядка послушно расступились.
-- Что тебе, женщина? -- спросил Калмыков.
Она говорила жестоко, страстно. В горле звучала тяжкая обида, но
унижения ее душа не приняла, врожденное достоинство не изменило ей и теперь.
Рассказчик заставил нас в эту минуту оглянуться на начальников, опытных
церемониймейстеров празднества, -- ведь это их обличала женщина!
Батырбек и другие так и застыли на месте, где их застала неожиданность.
Они молчали. Не переглядывались друг с другом. Казалось, даже не слушали, а
просто присутствовали. Лица их были лишены всякого выражения.
Позже Бабель узнал, что колхозница жаловалась на глухоту и черствость
людей. Сгорел дом, погибло все имущество. Третий день с больным мужем они
ютятся в хлеву. Ни одна душа не пришла на помощь. Начальники не откликнулись
на беду, не помогли. Где справедливость?
Бетал слушал женщину. Ярость вскипала в нем. Батырбек и его помощники
знали Бетала, его характер. Они не оправдывались. Но если бы вскрыть в ту
минуту грудную клетку Батырбека, вряд ли сердце обнаружилось бы там, где оно
бьется у всех людей.
Женщина высказала все и умолкла, ожидая решения.
Выждав минуту и убедившись, что колхознице нечего больше добавить,
Бетал произнес спокойно, твердо:
-- Возвращайся к мужу. Все будет по справедливости. И, круто
развернувшись, шагнул к двери клуба.
Местное начальство потянулось за ним. Не лица у них были -- маски,
безликие, застывшие.
Когда закончилось торжественное заседание, Калмыков, Батыр-бек и Бабель
спустились вниз, к машине.
-- Из какого селения та женщина? -- коротко бросил Бетал. Выслушав
ответ, приказал:
-- Едем к погорельцам.
-- Поздно, товарищ Калмыков! -- взмолился Батырбек. -- Дорога плохая,
машина будет скользить. Опасно!
-- Садись в машину. Зло выслеживают по горячему следу.
-- Бетал! -- сделал еще одну попытку секретарь райкома. -- Все будет
как надо, ошибку исправим, виновных накажем...
-- Садись с шофером, указывай дорогу!
Въехали в селение Сораби в темноте, разыскали свежее пожарище.
Чистый горный воздух пьешь, как нектар. Здесь прогорклый воздух отдавал
дымом, бедой...
Дом сгорел дотла. Он стоял на отлете -- в селении больше никто не
пострадал. На задах сгоревшего дома лепился не то сарай, не то хлев для
баранты. Из-под его ворот пробивался
