Люди бросили работу, обступили крыльцо.
Бетал сказал народу горячее слово:
Так будет в новой жизни всегда! Большая колхозная семья придет на
помощь любому сыну и дочери, когда их постигнет беда. Люди научатся смягчать
горе земляков. Могучая сила у народа. Но каждый должен помнить; хочешь
делать добро -- не откладывай, поспеши! Сверши его в первый же черный день,
выпавший на долю земляка!
Бетал говорил в тот раз долго.
Народ внимал ему в полном молчании.
Рассказывая по памяти две новеллы Исаака Бабеля о Бетале Калмыкове, я
старался придерживаться их сути, не пытаясь воспроизвести "подробности", --
за давностью лет подлинные я мог позабыть и взамен домыслить новые.
"Воспоминания о новеллах" как бы облечены в форму элементарного очерка,
автор которого отказывает себе в праве даже на собственное мнение об
описываемых событиях, тем более на любой вымысел.
Конечно же я запретил себе стилизацию, расцвечиванье текста "под
Бабеля", -- это было бы отвратительно!
Правда, внимательный читатель, наверно, обнаружит считанные выражения,
резко выпадающие из сухого, чуть ли не протокольного, стиля. Но я крепко
убежден, что эти слова принадлежат самому Бабелю: они навсегда врубились в
мою память. Такими я их услышал.
Как кошмар преследует меня мысль, что кто-либо из читателей воспримет
две последние главки воспоминаний за пересказы произведения Исаака Бабеля,
за попытку имитировать его стиль!
Тогда как смысл работы, проделанной памятью, в том, чтобы истинные
ценители прозы Бабеля, узнав теперь новые исторические и литературные факты
о том, как писатель трудился над книгой о Бетале Калмыкове, и познакомившись
с впечатлениями одного из слушателей, смогли бы вообразить, как эти новеллы
могли прозвучать в устах их творца.
Леонид Утесов
МЫ РОДИЛИСЬ ПО СОСЕДСТВУ
Написать о Бабеле так, чтобы это было достойно его, -- трудно. Это
задача для писателя (хорошего), а не для человека, который хоть и влюблен в
творчество Бабеля, но не очень силен в литературном выражении своих мыслей.
Своеобразие Бабеля, человека и писателя, столь велико, что тут не
ограничишься фотографией. Нужна живопись, и краски должны быть сочные,
контрастные, яркие. Они должны быть столь же контрастны, как в "Конармии"
или в "Одесских рассказах".
Быт одесской Молдаванки и быт "Первой Конной" -- два полюса, и они оба
открыты Бабелем. На каких же крыльях облетает он их? На крыльях романтики,
сказал бы я. Это уже не быт, а если и быт, то романтизированный, описанный
прозой, поднятой на поэтическую высоту.
Так почему же все-таки я пишу о Бабеле, хоть и сознаю свое
"литературное бессилие?" А потому, что я знал его, любил и всегда буду
помнить.
Это было в 1924 году. Мне случайно попался номер журнала "Леф", где
были напечатаны рассказы еще никому не известного тогда писателя. Я прочитал
их и "сошел с ума". Мне словно открылся новый мир литературы. Я читал и
перечитывал эти рассказы бесконечное число раз. Кончилось тем, что я выучил
их наизусть и наконец решил прочитать со сцены. Было это в Ленинграде. Я был
в ту пору актером театра и чтецом. И вот я включил в свою программу "Соль" и
"Как это делалось в Одессе".
Успех был большой, и мечтой моей стало -- увидеть волшебника,
сочинившею все это. Я представлял себе его разно. То мне казалось, что он
должен быть похож на Никиту Балмашева из рассказа "Соль" -- белобрысого,
курносого, коренастого парнишку. То вдруг нос у него удлинялся, волосы
темнели, фигура становилась тоньше, на верхней губе появлялись тонкие усики,
и мне чудился
