Исаак Эммануилович Бабель
(1894—1940)
Главная » Воспоминания о Бабеле » Воспоминания о Бабеле, страница123

Воспоминания о Бабеле, страница123

«Ударь ее из винта»?

        «И, увидев эту невредимую  женщину, и  несказанную Расею вокруг нее,  и крестьянские поля без колоса, и поруганных девиц, и товарищей, которые много ездют  на фронт,  но  мало  возвращаются, я  хотел спрыгнуть с вагона и себя кончить или ее кончить. Но казаки имели ко мне сожаление и сказали:

        — Ударь ее из винта».

        Вот оно, оправдание жестокого  поступка Балмашева. «Казаки имели к нему сожаление»! И  я  им сочувствую,  и  всякий,  кто  жил в  то  романтическое, жестокое время, поступил бы так же.

        Если же вы хотите знать, что такое  бабелевский гуманизм,  вчитайтесь в рассказ «Гедали», но только не думайте, что в нем разговаривают два человека — Гедали и Бабель. Нет. Это диалог писателя с самим собой.

        «—  …я  хочу, чтобы каждую душу взяли на учет и дали бы ей  паек  по первой  категории. — говорит в этом рассказе Гедали.  —  Вот, душа, кушай, пожалуйста, имей от  жизни удовольствие. «Интернационал», пане товарищ,  это вы не знаете, с чем его кушают…

        — Его кушают с порохом, — ответил я старику, —  и приправляют лучшей кровью…»

        Нет, нет, не верю.  Не  нужна Бабелю приправа из лучшей крови,  как  не нужна ему матерщина и зарубленный саблей гусь («Мой первый гусь»). «Человек, пострадавший  по  ученой  части…»,  он противится  жестокости  всем  своим существом. Казаки чуждаются его, и это вынуждает его стать таким, как они… «Я видел  сны  и  женщин во  сне, и только сердце мое, обагренное убийством, скрипело и текло». Вот правда Бабеля.

        С 1917 по 1924 год  Бабель, по совету Горького, «ушел в люди». Это  был уход из  дома, и  он снова очутился  в  Одессе,  пройдя длинный путь.  Как у всякого  одессита,    у  Бабеля  была    болезнь,    которая  громко  именуется «ностальгией», а проще — тоской по родине.

        Есть очень милый рассказ об этом.

        В одном маленьком городишке жил человек. Был он очень беден. И  семья у него,  как  и  у  большинства  бедняков,  была большая, а  заработков  почти никаких. Но однажды кто-то сказал ему:

        — Зачем ты  мучаешься  здесь, когда в  тридцати  верстах  отсюда  есть город,  где  люди  зарабатывают  сколько  хотят? Иди  туда.  Там  ты  будешь зарабатывать деньги, будешь посылать семье, разбогатеешь и вернешься домой.

        — Спасибо тебе, добрый человек, — ответил бедняк. — Я так и сделаю.

        И он  отправился в путь. Дорога  в город, куда он  направился, лежала в степи.  Он шел по ней целый  день, а  когда настала  ночь, лег  на  землю  и заснул. Но чтобы утром знать,  куда  идти дальше,  он вытянул ноги туда, где была цель  его путешествия. Спал он беспокойно и во сне ворочался. И когда к концу  следующего дня он увидел город, то  он был очень похож  на родной его город,  из  которого он вышел вчера.  Вторая улица  справа была  точь-в-точь такая,  как его родная улица.  Четвертый  дом слева был такой  же,  как  его собственный дом. Он постучал в  дверь, и ему открыла  женщина, как две капли воды  похожая  на  его  жену.  Выбежали  дети —  точь-в-точь его дети. И он остался здесь жить. Но всю жизнь его тянуло домой.

        Вот что такое эта самая ностальгия.

        — Старик, — сказал мне как-то  Бабель, — не пора ли нам ехать домой? Как вы смотрите на жизнь в Аркадии или на Большом Фонтане?

        А когда мы хоронили Ильфа, он стоял рядом  со мной у гроба, так же, как когда-то у гроба Багрицкого.

        —  Вам  не кажется,  Ледя, что  одесситам  вреден  здешний  климат? — спросил он меня. О  том же он говорил  Багрицкому, говорил  Паустовскому. Он всегда звал одесситов домой.

        Решительно, ностальгия — прекрасная  болезнь, от  которой невозможно и не нужно лечиться.

        И когда  после «Конармии»  появились «Одесские рассказы»,