если богатырь сидит дома, то, значит, дом -- крепость, которую
нужно держать.
Пошел с Исааком Эммануиловичем вниз с той "муравьиной горки", по
зеленому лугу, к реке.
Кажется, ее называют Воронкой. В ней любил купаться Лев Николаевич.
Он хорошо плавал. Никогда не вытирался после купания. Сох на ветру.
Поле было зеленое, широкое. Мы говорили о Толстом, о длинных романах, о
способе сохранять дыхание в длинном повествовании, о том, как не пестрить
стиль, а если надо, то надо это сделать так, чтобы все поле было
драгоценным. Мы говорили об Алексее Максимовиче, тогда живом.
Говорили о кино, о своих неудачах, о чужих удачах, о том, как надо
писать драгоценно и понятно, точно и выборочно, точно и празднично.
Бабель был печален. Очень устал. Одет он был в толстовку, кажется,
синего цвета. Спина его слегка круглилась.
Молодость прошла.
Мельком он рассказывал о Париже. Долго говорил о новой прозе.
Мы дошли до спокойной речки. Не шумела вода.
Течет время, как вода, смывая память. Не хочу выдумывать, не хочу
уточнять разговор. Мы ведь пишем, а не записываем, не ведем корабельный
журнал.
С того спокойного дня Бабеля я больше не видал.
Г. Марков
УРОК МАСТЕРА
В один из приездов в Москву работники Гослитиздата сообщили мне, что
рукопись моего романа "Строговы" прочитал Исаак Эммануилович Бабель. Это
известие, конечно, взволновало меня. Не рассчитывая на личную встречу с
известным писателем, я стал просить товарищей узнать его мнение о моем
произведении. Кто-то из них позвонил Бабелю.
-- Пусть приезжает ко мне сегодня же. К обеду.
И вот после обеда мы сидим с Исааком Эммануиловичем в его кабинете,
расположенном в уютной квартире дома в Николо-Воробинском переулке. Сидим в
полусумраке, беседуем увлеченно и откровенно...
Так выглядит этот разговор с Бабелем в моей записи, сделанной вскоре,
но, к сожалению, не помеченной никакой датой (воспроизвожу эту запись без
какой-либо правки).
-- Исаак Эммануилович, я приехал из Сибири, из города Иркутска,
стоящего от Москвы на расстоянии пяти тысяч двухсот километров, -- сказал я.
-- Но буду откровенен: я был бы не удовлетворен беседой с вами, если бы все
это имело какое-нибудь значение при рассмотрении моей рукописи. Современный
художник вооружен самым передовым и самым научным мировоззрением. Наша
действительность достаточно многогранна, как в Москве, так и на окраине. Это
очень существенно. Это переносит центр тяжести на суть дела и сжигает
всяческие мосты для скидок на так называемую отдаленность. В конечном итоге
не важно, где мы живем, важно, какими масштабами мы мыслим.
-- Да, это так. Но география для меня имеет какое-то значение. Прежде
всего в смысле специфики человеческого бытового уклада. Я прочел вашу
рукопись с удовольствием. Вы мир видите просто и просто о нем пишете, --
продолжал далее Бабель. -- Учтите: ничто не имеет столько нераскрытых
возможностей, сколько настоящее чувство художественной простоты. Если вы
будете следовать этому -- вас ждут удачи.
Больше всех меня захватила женщина, которую вы написали с большой
силой. Анна. В этом образе сильно все: от философии до художественных
деталей. Скажите, сколько вам лет? Откуда вы знаете, как держит себя любящая
жена с глазу на глаз с любовницей мужа? Затем, как вы узнали, где
подсмотрели и услышали такое сложное чувство в женщине, как раздвоение
любви? Все это описано у вас так верно, что кажется, будто испытано вами.
-- Если б я опирался только на свой опыт, я бы не сказал и одной
