Исаак Эммануилович Бабель
(1894—1940)
Главная » Воспоминания о Бабеле » Воспоминания о Бабеле, страница129

Воспоминания о Бабеле, страница129

десятой  того,  что  сказано  у    меня.    Я  отталкивался  от  слышанного  и воображаемого.  Я выработал привычку фиксировать в  своей  памяти  житейские случаи и мелочи.  Это расширяет мои представления о жизни.  Опираясь  на эти представления,  я  строю  воображение  и  поверяю этим точность воображения. Кроме  того,  я  знал женщину, которая очень походила на Анну Строгову, хотя была далеко не Анной Строговой.

        — Это хорошо. Без воображения не  может быть художника. Но воображение не нечто  оторванное от жизни,  а питаемое жизнью. Где вы работаете? Что вас окружает? — спросил Бабель.

        — Я сейчас работаю в библиотеке, и меня окружают книги, — ответил я.

        — Это очень  плохо. Самое  опасное  для  художника  —  это  сделаться книжником.

        Все замечательное в  литературе — замечательно своей новизной. Ни одна самая  хорошая книга не способна дать этого. Новизна в широком  смысле этого слова  —  это  жизнь. Мой  совет: держитесь  ближе к  жизни,  знайте больше простых  людей,  населяющих  землю,  и бойтесь  книжничества.  Плохо,  когда писатель отталкивается не от жизни, а от книги.

        — Надеюсь, все  сказанное  вами никак  не  противоречит  необходимости знания книги? — спросил я.

        Бабель ответил:

        — Само собой разумеется. Нельзя смешивать книжничество и знание книги. Для писателя  знание книги — это знание важной области  жизни, приобщение к культуре.

        — Мне  кажется,  что  я представляю  все это  верно, —  сказал  я. — Сошлюсь  на  свой  маленький  опыт:  рукопись,  которая  лежит  перед  вами, создавалась не мной одним. Говорю это, расширяя самое понятие «создавалась». Это — концентрация жизненного опыта множества  людей. Я собирал этот опыт в той  среде, которая  близка  и понятна мне: крестьяне, охотники,  рыбаки. До двух десятков людей разного пола и разных возрастов находятся под постоянным моим наблюдением.  Я слежу  за всеми  движениями их жизней. Это помогает мне видеть  общее  через  частное.  Даже  тогда,  когда  я  начинаю представлять прошлое,  я мысленно  передвигаю туда этих  людей,  и  это прошлое  начинает рисоваться мне осязаемо, как вчерашний день, прожитый мною.  Правда, все это затруднено тем, что эти люди отделены от меня расстоянием.

        Таким образом,  на первый план я ставлю  жизнь, но роль книги для  меня при этом  не  уменьшается, а  увеличивается. Книга  держит меня в  состоянии напряжения,  она  помогает  лучше  видеть  жизнь  и  глубже  осмысливать  ее многообразие.

        — Почему вы не живете в деревне? — спросил Бабель.

        —  Возможно, что это  было  бы лучше. Но  для того,  чтобы плодотворно наблюдать,  мне нужна не вообще  деревня,  а деревня,  с  которой  я  кровно связан.  Это  неосуществимо практически.  Я  не  найду  там  дела,  могущего соединить два важных обстоятельства: возможность зарабатывать  хлеб насущный и заниматься литературой.

        Кроме того, город  мне жизненно нужен, мне нужна творческая среда, темп и атмосфера городской культурной жизни.

        —  Поговорим теперь о рукописи,  точнее — о языке, —  сказал Бабель, беря рукопись.

        Ваш  язык прост, точен, но,  к сожалению,  не везде. Вы  еще  не всегда умеете говорить своим словом.

        Вот примеры.

        Вы  пишете: «Анна  вернулась  с  покрасневшими глазами». Это  хорошо  и просто.  Но вот дальше:  «Прикладываясь к чудотворной  иконе,  она поддалась царившему возле нее экстазу  и всплакнула». Экстазу? Это слово не только  не ваше, оно враждебно вашей манере.

        Дальше. «Захар не изменил спокойного тона». Тон?! Поверьте, это  не ваш тон.

        Еще: «В конце августа не по-летнему шелестят деревья.  Высохшие листья, хрупкие, как  лед первых  заморозков, трепещут от  самого легкого