Исаак Эммануилович Бабель
(1894—1940)
Главная » Воспоминания о Бабеле » Воспоминания о Бабеле, страница133

Воспоминания о Бабеле, страница133

впрочем, это  длится  уже много  лет, путается с жокеями, конюхами, изучает лошадей, иногда пропадает на ипподроме и конном заводе. Говорит, что пишет что-то о лошадях и жокеях.

        Равнодушен  к славе.  Ему хотелось бы,  чтобы  его забыли. Жалуется  на большое количество иждивенцев, кабы не они, было бы легче.

        Бабель говорит: «Я Пастернака не понимаю. Просто не могу понять иногда, что он говорит».

        Я его печатал в  1918  году в «Вечерней  звезде»  —  после  первых его рассказов в «Летописи». Я его  тогда выручил. Когда он встретил  меня в 1922 году  в Москве — он привез тогда свою «Конармию», — он  буквально повис на моей шее и уверял, что он  приехал в Москву именно ко мне, что он меня искал и т. д.

        Почему он не печатает? Причина ясна: вещи им действительно написаны. Он замечательный писатель, и то, что он не спешит, не заражен славой, говорит о том, что  он верит: его вещи не устареют и он не пострадает, если напечатает их  позже.  Я  не  читал  этих  вещей.  Воронский уверяет,  что  они  сплошь контрреволюционные,  то  есть  они  непечатны: ибо  материал  их  таков, что публиковать его сейчас вряд ли возможно. Бабель работал не  только в Конной, он  работал в Чека. Его жадность к  крови,  к смерти, к убийствам, ко  всему страшному,  его    почти  садическая  страсть  к  страданиям  ограничила  его материал.  Он присутствовал при смертных казнях, он  наблюдал расстрелы,  он собрал огромный материал  о  жестокости революции. Слезы и кровь  — вот его материал. Он не может работать на  обычном  материале,  ему нужен особенный, острый,  пряный, смертельный. Ведь вся  «Конармия» такова. А все, что у него есть  теперь,  —  это,  вероятно, про Чека. Он  и в  Конармию пошел,  чтобы собрать  этот материал.  А  публиковать  сейчас  боится.  Репутация  у  него попутническая.

        Вчера  заходил Бабель, принес  читать  новый рассказ: розовый, в темной рубашке, в новеньком пиджаке, черное кожаное пальто, румяный,  пахнет вином, весел.

        — «Кормит  меня, возит повсюду», — говорит.  Читал рассказ о деревне. Просто, коротко,  сжато — сильно.  Деревня его, так  же как и Конармия,  — кровь,  слезы, сперма. Его  постоянный  материал.  Мужики,  сельсоветчики  и кулаки, кретины, уроды, дегенераты. Читал и еще  один рассказ о расстреле — страшной  силы. С такой простотой, с  таким холодным спокойствием, как будто лущит  подсолнухи,  — показал,  как расстреливают. Реализм потрясающий, при этом лаконичен  до крайности и  остро образен. Он доводит осязаемость образа до полной иллюзии. И все это простейшими (как будто) средствами. «Я, знаете, —  говорит,  —  работаю как  специалист,  мне  хочется сделать  хорошо  — мастерски.  Способы обработки для меня —  все. Я  горжусь  этой вещью.  И я что-то сделал. Чувствую, что хорошо». Он волновался, читая. Он доволен своим одиночеством.  Живет  один  в  деревне.  Туфли,  чай  с лимоном,  в  комнате температура не ниже 26о. Не хочет видеть никого.

        Б.  опять обманывает.  Обещал в  октябре  рассказ, —  не дал.  Звонит, прислал письмо, — просит  заключить договор: ему надо такой договор,  чтобы ему платили деньги вперед. Словом, обычная история.

        Пришел сегодня, принес черновик начатых рассказов.

        «Нет у меня готовых, что же делать?» Правда, делать  нечего. Я упрекнул его в том, что он не сдержал обещание, опять подвел меня. Обещал на декабрь, я анонсировал,  а  рассказа  нет. Прочитал  отрывок  из рассказа об одессите Бабичеве, рассказ начинается прославлением  Багрицкого, Катаева, Олеши  — и некоторым презрением к русской литературе,  на  которую  одесситы  совершили нашествие.

        Жена  его в  Париже. Уже несколько  лет живут розно. Рассказывает, жена прислала  телеграмму,