-- если не приедешь через месяц -- выйду замуж за
другого. Просто сообщил, что года два назад жена родила дочь. Равнодушен.
Смеется.
Б. рассказывает, как он ходил в гости к кухарке на даче Рудзутака, его
знал и управляющий дачей. Теперь на этой даче Горький. Он пошел к нему, но
не с черного "кухаркиного" хода, -- а через подъезд. Управляющий не знал,
кто такой Б. И вообще не знал его имени, так же как и кухарка: предложил ему
здесь не шататься, а идти на задний двор. Б., не ответив, прошел.
Управляющий к нему: "Мы наркомов не пускаем, а ты лезешь". Но в окно его
увидел Максим, сын Горького, и позвал. Кухарка дрожала, когда подавала
кушать, -- за столом, развалясь, сидел ее кум, ее собеседник, ее друг и
гость -- и разговаривал с Горьким как равный.
Л. Боровой
ПОДАРОК
-- Послушай, -- сказал мне однажды один мой приятель, журналист и
кинематографический деятель, -- сегодня у меня будет Бабель. Придет
непременно, потому что я ему устраиваю аванс. А ведь он -- горе мое! -- не
покрыл еще и прежний. Но что делать! Бабель ведь... Придут, вероятно, еще и
другие. В общем, приходи. При тебе мне будет легче с ним разделаться.
Когда я пришел к Владимиру Александровичу, у него уже сидел какой-то
седой красивый старик. Оказалось, что это довольно известный немецкий
режиссер, бежавший от Гитлера. После долгих скитаний по Европе он приехал к
нам, в СССР, прожил у нас более полугода, был обласкан и уже позволял себе
критиковать наши порядки. Недавно он предложил Комитету по делам искусств
поставить "Персов" Эсхила под открытым небом, по образцу Маркса Рейнгардта,
с которым он долго работал.
-- Комитет в принципе поддерживает эту идею, -- рассказывал немец, --
но почему-то никак не может сказать последнее слово. "Боитесь каких-нибудь
современных персов?" -- спросил я председателя Комитета. "Никого мы не
боимся, -- сказал председатель, -- но дело все-таки сложнее, чем вы
думаете". Я в сотый раз объясняю ему, что спектакль пойдет под открытым
небом и помещения мне никакого не потребуется, а он все тянет и тянет, готов
даже дать еще один аванс, но чувствую, что чего-то недоговаривает. И только
вчера говорит мне очень осторожно: "А не будет ли это просто скучно?"
"Персы" Эсхила -- скучно! О чем же с ним говорить?!
Долго еще тараторил, невыносимо скромничая, этот немецкий режиссер в
том же роде. Заявил даже, что сочувствует председателю, который, как он
убедился, хороший человек, и притом европейски образованный. Но эта его
проклятая нерешительность...
Наконец немец простился и, поговорив еще о чем-то с Владимиром
Александровичем в передней, ушел.
И сейчас же пришел еще один гость, на этот раз наш, советский режиссер,
у которого тоже было какое-то важное, срочное и личное дело к моему другу. Я
хотел уйти, но Владимир Александрович прошептал мне, что теперь я тем более
должен остаться.
И опять он ушел с режиссером в переднюю, но довольно скоро вернулся,
очень усталый и скорбный. При этом он молча пожал почему-то мне руку, а
своей жене Марье Романовне сказал, что пора готовить чай для Бабеля, и Марья
Романовна ушла на кухню.
И снова раздался звонок, и опять это был не Бабель.
Пришла молодая, красивая и очень хорошо одетая женщина и сейчас же
сообщила, что очень жалеет, что разминулась с "ним", то есть с режиссером,
который приходил до нее. Она просила Владимира Александровича повлиять на
этого человека, который, конечно, очень талантлив, но почему-то бросил ее с
ребенком и сошелся со своей пустенькой и, в сущности, даже не очень красивой
помощницей.
