Исаак Эммануилович Бабель
(1894—1940)
Главная » Воспоминания о Бабеле » Воспоминания о Бабеле, страница140

Воспоминания о Бабеле, страница140

одарив нас всех по случаю окончания конкурса бесплатными отбивными. Директор не без театрального  пафоса  сказал  что-то  об  окончившемся  сегодня  поэтическом турнире, не  упомянув,  однако, имени  победителя. Он  постарался, помнится, придать своему тосту и некоторый общий смысл, заметив,  что речь идет о его, Бабеля, литературной смене, чему почетный гость еле заметно улыбнулся. Затем трое чокнулись и выпили вино.

        Бабель умел легко расправляться с излишним пафосом  и, видимо, стараясь придать      этой    случайной    для    него      встрече      характер      дружеской непосредственности, тут же заметил, что ему сегодня  вообще везет на встречи со знаменитостями.  Вот и  час  тому назад, во время перерыва на только  что окончившемся вечере, в порту к нему подошел  человек в визитке, с  тростью и котелком в руке, и попросил разрешения представиться «коллеге». Он жаловался на затянувшийся застой в  своем  творчестве, —  на то, что после шумного  и всеобщего  успеха своего предыдущего  произведения  никак не  может  войти в нормальную  рабочую  колею  и  одарить любителей  изящной словесности  новым шедевром. Имени своего он не называл, как видно совершенно убежденный в том, что Бабель его, конечно, и без того  хорошо знает. Смущенный своим постыдным неведением, Исаак Эммануилович вертелся и так и сяк, старался навести его на разговор, из которого так или иначе можно было бы сделать необходимый вывод, и, наконец,  выяснил, что разговаривает  с автором действительно  знаменитой песни «Ужасно шумно в доме Шнеерсона».

        Все это было очень смешно, и мы от всей души хохотали.

        Еще  больше насмешил  он нас рассказом о  своем посещении  Шаляпина,  к которому имел поручение и письмо от Горького. У Федора  Ивановича находилась какая-то  дорогая ваза, — Бабель должен был привезти  ее из Парижа Горькому не то на  Капри, не  то в  Москву. Как она  попала к Шаляпину и  почему  тот должен был вернуть — не помню, хотя Бабель говорил и об этом.

        Шаляпин принял Бабеля  весьма холодно — посланец чем-то  вызывал явное недоверие.  Он долго  сличал  почерк,  которым написано  письмо,  с  другими письмами Горького, как видно  подозревая, что оно поддельно. Но и убедившись в подлинности письма,  он не освободился от мучивших его подозрений. Наконец Федор Иванович  предложил Бабелю следовать  за ним, как видно боясь оставить его одного в комнате.

        Ваза  оказалась довольно громоздкой.  Шаляпин подержал  ее  в руках, не скрывая  своего  неудовольствия  по  поводу разлуки  с ценным  произведением керамического искусства, и вдруг ему пришла в голову спасительная мысль.

        — Послушайте, вы случайно не одессит?

        — Одессит, — признался Бабель.

        — Хо-хо! — радостно  воскликнул певец, поняв, что наконец-то  спасен. — И  вы надеетесь, что я вам доверю? —  Он бережно  упрятал  вазу в шкаф и проводил Бабеля к выходу.

        Мы снова  дружно захохотали. У Бабеля,  однако, смеялись  только глаза. Рассказывая,  он  умел  заставлять  смеяться  других  — высшее  достоинство истинного рассказчика смешных историй.

        Уже пробило двенадцать, когда Исаак  Эммануилович поднялся из-за стола. Директор  ресторана,  довольный  тем,  что  вечер  удался,  и,  естественно, усматривая в  этом свою личную заслугу,  снова  неистово пожимал руку нашему неожиданному  гостю.  Большой  и  холеный,  он  напоминал  своей театральной картинностью именно Шаляпина.

        Когда пришла и моя  очередь пожать на прощание  руку Бабеля,  черт меня дернул спросить:

        — А правда, что Буденный гонялся за вами вокруг стола с саблей?

        Никто не засмеялся — как видно, это интересовало всех. Дело в том, что незадолго  перед этим  появилась  статья  М.  Горького,  в  которой