Исаак Эммануилович Бабель
(1894—1940)
Главная » Воспоминания о Бабеле » Воспоминания о Бабеле, страница141

Воспоминания о Бабеле, страница141

великий писатель  защищал  «Конармию»  Бабеля от нападок великого  кавалериста.  Вся Одесса говорила  о смешном эпизоде,  якобы  происшедшем на каком-то  большом приеме,  где Буденный, встретив автора  «Конармии»,  будто  бы  вознамерился смыть писательской  кровью  клевету на своих бойцов. Как  видно,  Бабелю уже надоели  расспросы об этой,  скорее  всего,  выдуманной  истории,  но  он не рассердился и уклончиво ответил:

        — Я думаю, что  казнить меня он в данном случае не имел  намерения. — И, уже выйдя из-за стола, добавил: — Если  хотите проверить, не поступил ли он опрометчиво, приходите на завтрашний  вечер: я буду читать.  Ложи  бенуар вы, конечно, не заказали?

        Да,  билетов  у нас не  было, — таких дорогих  покупок не позволял наш бюджет.  Да и достать  билеты нельзя было — все распродали уже давно. Исаак Эммануилович вырвал лист из большого блокнота Гадзинского, написал записку и подал ее ныне покойному Панько Педе.

        На  вечер  Бабеля  наша  группа  шла чуть  ли  не  строем. Когда  Исаак Эммануилович появился за  сценой  Дома журналистов,  все  мы  уже сидели  на длинной деревянной лавке, так как даже по записке Бабеля в зале для нас мест не нашли. Улыбчивый, коренастый, как бы плотно всаженный в черный костюм, он поздоровался с каждым из нас, как со старым знакомым. Пока публика заполняла довольно большой  зал,  занимая  места согласно  купленным  билетам, Бабель, окруженный  плотной стеной  одесских  журналистов и писателей, рассказывал о сегодняшней встрече  со старым своим  знакомым, которого не  видел давно  — ребе  Менахэмом с  Молдаванки.  Старик был  мудрецом,  но  свои  сентенции и парадоксы  высказывал на языке,  который подчас поражал  даже обитателей его живописного прихода. Бабель цитировал  витиеватые периоды, в которых  имена, лица  и названия  предметов женского  и мужского  рода  вели себя  не  менее произвольно, чем  знаки  препинания  в  сочинениях  начинающего  школяра. Мы покатывались со смеху, опасаясь даже, что наш гогот слышен и в зале.

        Наконец звякнул колокольчик,  возвещая начало вечера. Уходя на трибуну, с которой предстояло читать,  Бабель  многозначительно  ткнул себя пальцем в грудь:

        —  И он стал на ту пьедесталь, на  которое стоял сам! —  торжественно произнес он одно из изречений ребе Менахэма. И ушел на сцену, чтобы стать на эту самую «пьедесталь»…

        Я слушал  прекрасное  чтение  прекрасного рассказа  «Соль»  и  думал об Одессе, которая в течение второго  десятилетия XX века вывела в своем гнезде целую плеяду  блестящих  литературных  талантов:  Багрицкий,  Олеша,  Инбер, Катаев,  Ильф  и Петров. Чуть  позже — Микитенко и  Кирсанов. Веселый южный город показал миру свой роскошный выводок. Это был щедрый взнос в культурную сокровищницу,  внесенный,  к тому же, с истинным южным размахом. Бабель был, пожалуй, самым крупным из этой блестящей плеяды.

        Недаром      Горький      назвал    его      лучшим    стилистом    в      русской послереволюционной  литературе.  И  конечно  же,  недаром,  ограждая  своего любимца  от  несправедливых  нападок  знаменитого    кавалериста,  знаменитый писатель сказал: «Товарищ Буденный охаял «Конармию» Бабеля,  — мне кажется, что  это  сделано  напрасно: сам  товарищ  Буденный любит извне  украшать не только своих бойцов, но и лошадей.  Бабель украсил бойцов его изнутри, и, на мой взгляд, лучше, правдивее, чем Гоголь запорожцев».

        …Зал  наградил  писателя  громом  рукоплесканий.  Исаак  Эммануилович появился за кулисами раскрасневшийся, но, кажется, довольный  собой. Вытирая белоснежным платком розовое лицо, он сказал, обращаясь к нам, тоже хлопавшим в ладоши:

        —  Ну как, ничего? Как сказал  ребе  Менахэм, «посмотрите  на воробью,