-- Откровенно
признаемся, что хотим помочь. -- И, понизив голос, поделился секретом: --
Когда говоришь правду, это иногда действует.
Юрий Иванович приветливо встретил старых знакомых по Одесской
кинофабрике, где он прежде был главным редактором. После недолгих блужданий
вокруг да около Исаак Эммануилович сказал:
-- Послушайте, деловое общение -- лучшая гарантия успеха. Это, между
прочим, относится и к писателям. Так вот, доставайте свою новую рукопись и
прочтите нам несколько глав.
Не знаю, подействовало ли на Яновского его "чистосердечное признание",
или он просто не решился отказать Бабелю, -- Юрий Иванович лишь наградил
меня своим ироническим, но на сей раз отнюдь не язвительным взглядом и пошел
к своему небольшому письменному столу, достал рукопись и безропотно начал
читать.
Бабелю понравилось то, что он услышал. Мягкие акварельные краски
тогдашней прозы Яновского и подчеркнутая приземленность его собственной
прозы были, по сути, разными сторонами одинакового восприятия
действительности. Оба они преклонялись перед духовным величием человека,
одевали его в яркий, а подчас и пышный наряд поэтических преувеличений: шли
к одной и той же цели, хотя и разными дорогами. Бабель это, как видно, сразу
почувствовал и высоко оценил.
Однако Яновскому он прямо не высказал своего восхищения, проявив таким
образом и мудрость и такт: стимулирующую похвалу уместно расточать, когда
говоришь с младшим. Восхищение произведением равного может иногда обидеть не
меньше, чем откровенная хула. Поэтому Исаак Эммануилович только сказал:
-- Что ж, вы свое дело знаете!
Но на улице, по дороге к гостинице, Исаак Эммануилович дал полную волю
чувствам и не стеснялся в эпитетах ни по отношению к "Всадникам", ни по
отношению к их автору.
Вскорости я должен был ехать в Москву, и, прощаясь у подъезда
гостиницы, мы условились, что пойдем к Халатову вместе.
В приемной директора ОГИЗа произошел смешной инцидент. Войдя, Бабель
направился прямо к двери кабинета Халатова, но ему преградила путь
коренастая секретарша. Довольно грубо остановив его, она заявила, что
директор занят и сегодня не будет принимать. Бабель попросил все же доложить
и назвал свою фамилию. Но секретарша наотрез отказалась докладывать --
видимо, имя знаменитого писателя ей ничего не говорило.
-- Позвольте, -- возмутился Исаак Эммануилович. -- Для чего же вы здесь
сидите, если не желаете докладывать, что кто-то пришел?!
Поднялась настоящая перепалка. Вдруг массивная дверь распахнулась и на
пороге появился бородач в кожаной куртке -- Халатов. Увидев Бабеля, он
просиял, обнял его и, взяв под руку, повел к себе. Я тоже вошел. Секретарша
осталась в приемной, как видно, очень посрамленная.
Они долго по-приятельски разговаривали о том о сем, не имеющем никакого
отношения к поводу нашего посещения. Наконец Бабель поднялся, и я уже готов
был подумать, что о романе Яновского он так ничего и не скажет -- то ли
забыл, то ли передумал говорить. Но, уже пожав на прощание руку Халатову,
Бабель, как бы невзначай, сказал:
-- Да, вот что. В Харькове сейчас пишется замечательная книга. Нужен
подходящий аванс.
-- Фамилия? -- спросил Халатов, взяв карандаш и придвинув к себе
поближе отрывной календарь.
-- Яновский.
-- Юрий Яновский, -- вставил я.
Халатов записал, но ничего не сказал. Его безразличие меня расстроило,
но Исаак Эммануилович, как видно, не беспокоился.
Когда мы появились в приемной, секретарша робко подошла к Бабелю:
-- Вы уж простите меня, -- пролепетала она. -- Сами понимаете, я
