Тогда я еще не знала, что с новичками, не разбирающимися в резвости
лошадей, ничего не смыслящими в тонкостях бегов, не знающими ни наездников,
ни рысаков, такие случаи иногда бывают. Бабель, конечно, это знал. И когда я
поставила в третий раз и дурковатый гнедой жеребец, никогда до той поры не
побеждавший, обошел всех фаворитов, Бабель, к моему разочарованию,
решительно сказал, что пора ехать домой.
Завсегдатаи удивленно провожали его глазами, когда он пробирался сквозь
толпу к выходу, а за ним плелась я, смутно догадываясь о причине, по которой
он уходит с ипподрома много раньше своего обычного времени.
Разгоряченная удачей, на следующий беговой день я отправилась на
ипподром одна.
О том, что на этот раз произошло, долго рассказывать не стоит: ни одна
из выбранных мною лошадей не пришла к финишу ни первой, ни даже третьей. Я
проиграла весь свой роскошный выигрыш, и у меня не осталось даже несколько
копеек на трамвай. Ошарашенная и расстроенная, я поплелась с бегов пешком.
Когда я, усталая, растрепанная, красная, в забрызганных грязью туфлях,
добралась до Триумфальной площади (так называлась тогда площадь
Маяковского), то вдруг увидела перед собою Бабеля.
Он с любопытством оглядел мою неприглядную внешность, и по блеску в его
глазах я поняла, что для него не тайна, откуда я появилась. Волнуясь и
пересыпая свое повествование специальными, подслушанными у завсегдатаев
"беговыми" словечками, я принялась рассказывать о том, что было на
ипподроме. Перебив меня, Бабель неожиданно спросил:
-- А вы хоть в буфет там зашли? Ели что-нибудь?
Только и дел у меня было, что в буфет ходить, -- мрачно сказала я. --
Ничего я не ела.
Напротив Художественного театра есть маленькое кафе -- "Артистическое".
Бабель привел меня туда. За отбивным шницелем я принялась снова
пересказывать свои злоключения, обвиняя наездников, рысаков, судей -- всех,
кроме самой себя. Когда я дошла до рассказа о том, как проиграла последние
деньги и у меня не осталось даже на трамвай, Бабель вдруг посмотрел на меня
с таким интересом, словно видел в первый раз.
Так-таки не осталось ни одной копейки? -- быстро спросил он.
-- Ни одной, -- созналась я.
-- И вы, когда подходили к кассе, знали, что это у вас последние
деньги? Знали, что, если проиграете, у вас не хватит даже на трамвайный
билет?
-- Знала, -- вздохнула я.
-- Хм... -- Бабель отодвинул свою чашку кофе. -- Оказывается, в вас
живет настоящий азарт. Вообще-то мне нравится, когда человек азартен. Это
сильная страсть, а я люблю сильные страсти. Но все-таки... -- Он посмотрел
на меня еще внимательней. -- Все-таки дайте мне слово, что больше не будете
играть на бегах.
-- Ладно, -- хмуро сказала я. -- Не буду.
Мы попрощались. Я ждала, что через несколько дней Бабель позвонит. Но
прошла неделя, а телефонного звонка не было.
Прошел почти месяц, а о Бабеле ни слуху ни духу. Тогда я еще не знала
этой его способности неожиданно и бесследно исчезать, словно проваливаться
под землю.
Ничто не привязывало его к одному месту, он с необычайной легкостью
переселялся: то жил в большой холодной квартире своего знакомого, уехавшего
на работу в наше посольство в Лондоне, то вдруг оказывался в маленькой
комнате старого деревянного дома на Красной Пресне. У него не было ни мебели
красного дерева, ни машины, ни кабинета с большими книжными шкафами, что не
мешало ему быть великолепным знатоком литературы, человеком высокой культуры
и безупречного литературного вкуса. В ту пору у него не было даже своей
квартиры -- вот уж кому поистине,
