Исаак Эммануилович Бабель
(1894—1940)
Главная » Воспоминания о Бабеле » Воспоминания о Бабеле, страница152

Воспоминания о Бабеле, страница152

кроме  «свежевымытой сорочки», ничего не было надо…

        Так же  внезапно,  как Бабель  исчезал,  он появлялся или давал  о себе знать.

        Минуло еще несколько дней, и я получила почтовую открытку, пришедшую из деревни Молоденово. Она лежит сейчас передо  мной, эта пожелтевшая открытка, исписанная мелким косым почерком:

        «Третий день болит голова. Дьявольский климат. При  таком  климате надо бы  каждому гражданину,  ни в  чем  особенном не  замеченному,  раздавать по карточкам  по крупице радия, чтобы он лучеиспускал. Неумолчно  ревет корова. Она требует трех вещей:  травы, солнца  и  супружества.  Ревет  она  упрямо, забирая все  выше, вытягивает морду  из  стойла  и  таращит  глаза. С  таким откровенным характером, конечно, ей легко поживется на свете…

        Вернусь  я в Москву 1  или  2 мая.  Желаю Вам от господа бога  хорошего расположения  духа,  хороших мыслей  и  адекватного  их воплощения.  Ваш  И. Бабель.

        P. S. Не придется, видно, в нынешнем году куличей попробовать…»

        И    действительно,    вскоре  Бабель  снова  появился  в  Москве.  Он  с удовольствием  говорил  о  своей  деревенской  жизни  и,  смеясь,  рассказал происшедшую с ним в деревне историю.

        Неподалеку  от  Молоденова  находилась дача А. М. Горького; в  ту  пору Алексей Максимович  с семьей был в  Крыму, и  на даче  не  жил никто,  кроме сторожа. В Москве у Бабеля  осталось много  незаконченных дел, выбираться  в город из Молоденова ему было неохота, а дача Горького оказалась единственным местом, где был телефон, по которому можно звонить в Москву.

        Бабель  обладал  поразительным  свойством  расположить  к  себе  любого человека —  личное обаяние  его  было  огромным.  Секрет этого непобедимого обаяния,  как  мне кажется,  заключался  в  том, что он  обладал  редкостной способностью легко и искренне входить в чужую жизнь. Мне приходилось видеть, как  он  разговаривал  с  рабочим  на заводе,  с  государственным  деятелем, занимавшим высокий пост, с знаменитым артистом, с  конюхом,  с прославленным французским писателем. В любом разговоре он был абсолютно естествен,  всегда оставаясь  самим собой. О своем  собеседнике Бабелю хотелось  знать все, что может  знать  один человек о другом:  как тот живет, что  его заботит, о чем думает, как работает.  Интерес  его  был  таким живым и  искренним, что люди охотно рассказывали ему о себе.

        Его общительность  и уменье  к себе расположить  сказались, очевидно, и здесь: сторож дачи Горького разрешил ему пользоваться телефоном.

        Поговорив  с    Москвой,  Бабель  усаживался    и  начинал  со    сторожем неторопливую, долгую  беседу,  а  тот, с любопытством разглядывая  странного очкастого  человека,  живущего  у деревенского сапожника,  его  подпоясанную ремешком  косоворотку  и  старательно  очищенные от  мокрой  земли  башмаки, рассказывал ему о своей жизни.

        Но однажды, когда,  в очередной  раз, Бабель пришел  на  дачу,  сторож, выбежав  к нему навстречу,  шепотом  сказал,  чтобы  он  немедленно  уходил: приехал Алексей Максимович с семьей. В жизни Бабеля Горький занимал огромное место;  беспредельное уважение  соединялось  в его отношении  к  Горькому  с трогательной нежностью. Горький Бабеля высоко ценил и очень любил.

        Весть о том, что Алексей Максимович приехал, так обрадовала Бабеля, что он, позабыв обо всем на свете, ринулся в дом.

        Пораженный  таким нахальным  поведением обычно тихого жильца сапожника, сторож с криком «Иди, иди  отсюда!» стал  толкать Бабеля в  грудь, отпихивая его  от  входа.  Тот завопил: «Максим  Алексеевич!» — и на поднятый ими шум вышел  недоумевающий сын  Горького. Увидев  Бабеля, барахтавшегося в сильных руках  сторожа, Максим Алексеевич  кинулся