кроме "свежевымытой сорочки", ничего не
было надо...
Так же внезапно, как Бабель исчезал, он появлялся или давал о себе
знать.
Минуло еще несколько дней, и я получила почтовую открытку, пришедшую из
деревни Молоденово. Она лежит сейчас передо мной, эта пожелтевшая открытка,
исписанная мелким косым почерком:
"Третий день болит голова. Дьявольский климат. При таком климате надо
бы каждому гражданину, ни в чем особенном не замеченному, раздавать по
карточкам по крупице радия, чтобы он лучеиспускал. Неумолчно ревет корова.
Она требует трех вещей: травы, солнца и супружества. Ревет она упрямо,
забирая все выше, вытягивает морду из стойла и таращит глаза. С таким
откровенным характером, конечно, ей легко поживется на свете...
Вернусь я в Москву 1 или 2 мая. Желаю Вам от господа бога хорошего
расположения духа, хороших мыслей и адекватного их воплощения. Ваш И.
Бабель.
P. S. Не придется, видно, в нынешнем году куличей попробовать..."
И действительно, вскоре Бабель снова появился в Москве. Он с
удовольствием говорил о своей деревенской жизни и, смеясь, рассказал
происшедшую с ним в деревне историю.
Неподалеку от Молоденова находилась дача А. М. Горького; в ту пору
Алексей Максимович с семьей был в Крыму, и на даче не жил никто, кроме
сторожа. В Москве у Бабеля осталось много незаконченных дел, выбираться в
город из Молоденова ему было неохота, а дача Горького оказалась единственным
местом, где был телефон, по которому можно звонить в Москву.
Бабель обладал поразительным свойством расположить к себе любого
человека -- личное обаяние его было огромным. Секрет этого непобедимого
обаяния, как мне кажется, заключался в том, что он обладал редкостной
способностью легко и искренне входить в чужую жизнь. Мне приходилось видеть,
как он разговаривал с рабочим на заводе, с государственным деятелем,
занимавшим высокий пост, с знаменитым артистом, с конюхом, с прославленным
французским писателем. В любом разговоре он был абсолютно естествен, всегда
оставаясь самим собой. О своем собеседнике Бабелю хотелось знать все, что
может знать один человек о другом: как тот живет, что его заботит, о чем
думает, как работает. Интерес его был таким живым и искренним, что люди
охотно рассказывали ему о себе.
Его общительность и уменье к себе расположить сказались, очевидно, и
здесь: сторож дачи Горького разрешил ему пользоваться телефоном.
Поговорив с Москвой, Бабель усаживался и начинал со сторожем
неторопливую, долгую беседу, а тот, с любопытством разглядывая странного
очкастого человека, живущего у деревенского сапожника, его подпоясанную
ремешком косоворотку и старательно очищенные от мокрой земли башмаки,
рассказывал ему о своей жизни.
Но однажды, когда, в очередной раз, Бабель пришел на дачу, сторож,
выбежав к нему навстречу, шепотом сказал, чтобы он немедленно уходил:
приехал Алексей Максимович с семьей. В жизни Бабеля Горький занимал огромное
место; беспредельное уважение соединялось в его отношении к Горькому с
трогательной нежностью. Горький Бабеля высоко ценил и очень любил.
Весть о том, что Алексей Максимович приехал, так обрадовала Бабеля, что
он, позабыв обо всем на свете, ринулся в дом.
Пораженный таким нахальным поведением обычно тихого жильца сапожника,
сторож с криком "Иди, иди отсюда!" стал толкать Бабеля в грудь, отпихивая
его от входа. Тот завопил: "Максим Алексеевич!" -- и на поднятый ими шум
вышел недоумевающий сын Горького. Увидев Бабеля, барахтавшегося в сильных
руках сторожа, Максим Алексеевич кинулся
