Исаак Эммануилович Бабель
(1894—1940)
Главная » Произведения автора » Воспоминания о Бабеле, страница156

Воспоминания о Бабеле, страница156

    Одессу  Бабель любил  нежной и верной любовью,  все  было ему здесь  по душе, все казалось знакомым и милым сердцу. Он наслаждался веселым и певучим одесским  говором, общительностью  одесситов, их приветливостью и юмором.  В Одессе он расцветал, молодел, был весел  и неутомим. В ту пору моя мама была жива, и я каждое лето приезжала  к ней в  домик на Ближних Мельницах; обычно летом приезжал в Одессу и Бабель.

        В  Одессе  некогда  существовали  так  называемые  «красные  шапки»  — рассыльные  для доставки  личных  писем  на  дом. На  углу  Дерибасовской  и Екатерининской,  рядом  с  продавщицами  цветов —  говорливыми  толстухами, сидящими  на низких скамеечках возле больших  тазов, наполненных  теплыми от солнца розами, —  стояли плечистые молодцы в красных фуражках  с блестящими козырьками. За соответствующее вознаграждение они тут же доставляли адресату ваш  конверт: отправить письмо с  «красной шапкой» считалось в старой Одессе высшим шиком.

        Не представляю, как Бабелю удалось разыскать «красную шапку»: в те годы в Одессе их уже нигде нельзя было встретить. Но так или иначе, однажды утром к домику на Ближних  Мельницах  подкатил извозчичий фаэтон,  так  называемый штейгер (такие фаэтоны в те  годы  тоже  были в Одессе редкостью),  и в нем, шикарно выставив  на подножку  ногу  в  начищенном  башмаке,  сидел  толстый пожилой дядя с  длинными седыми усами;  на голове у него пламенела под ярким одесским солнцем знаменитая  красная  фуражка с  лакированным  козырьком. Он вручил мне  конверт,  надписанный знакомым почерком: Бабель сообщал о  своем приезде  и  приглашал  пообедать  вместе  с  ним  в  ресторане  «Лондонской» гостиницы,  как  в ту  пору называлась  гостиница «Одесса». Ответ он  просил послать на почтамт «до востребования», хотя, как выяснилось позже, сам жил в той же «Лондонской». Это относилось  к числу особенностей  его характера: он любил  окружать  себя  некоей  таинственностью    —  раскрывать  сразу  свои маленькие секреты казалось ему неинтересным…

        Почти каждый  вечер мы вместе бродили по одесским улицам.  Под фонарями платаны отбрасывали  на  асфальт  колеблющуюся  тень,  летний воздух  пахнул розами  и жареной  рыбой,  с  моря тянул  влажный ветерок. Окна в домах были распахнуты, ленивые  одесские  красавицы, опершись  локтями  на подоконники, громко переговаривались со своими кавалерами, стоящими под окнами  на улице. В черном небе блестели крупные южные звезды…

        Бабель показал мне  дом, где жил в детстве. Мы долго  стояли на  другой стороне улицы, глядя на окна этого дома,  где горел  свет чужих ламп,  чужой жизни.

        — Мне было лет шестнадцать, когда я отправился на первое в своей жизни свидание, — сказал он, продолжая смотреть на освещенные окна. — Мы пошли в парк  и,  держась  за руки, долго  бродили  по  аллеям,  потом оказались  на Ланжероне,  сидели  на  не остывших от дневного  зноя  камнях. Светила луна, волны шелестели у  наших ног.  Что говорить, счет времени мы потеряли.  Было уже  за  полночь, когда  я, проводив свою Джульетту  на другой конец города, отправился  домой.  Голова  моя  кружилась от  счастья, я шагал,  размахивая руками, бормоча стихи, грудь мою распирала гордость… Еще издали  я увидел, что на улице, у дверей нашего дома, закутанная в  шаль,  стоит моя мать. Она простояла так, наверное, не один час, ожидая меня. Когда я, еще  не остыв от восторга, улыбаясь дурацки счастливой улыбкой, подошел к ней, она, не говоря ни слова, дала  мне по  шее  своей маленькой,  крепкой рукой, и мы в  полном молчании стали подниматься по лестнице на четвертый этаж, в нашу квартиру…

        Он вздохнул и сказал, помолчав:

        —  Пойдемте  отсюда.  Я  так люблю  этот  дом,