Наташе еще
одну черту: от отца она унаследовала любовь к некоей таинственности, к
маленьким секретам, раскрывать которые ей казалось неинтересным. Об одном
примере этого мне хочется рассказать отдельно.
Во время своего пребывания в Москве Наташа хотела повидать многих
друзей отца. Валентин Петрович Катаев пригласил ее к себе. По просьбе Наташи
я повезла ее к нему в Переделкино.
Когда мы остановились у ворот катаевской дачи, я сказала Наташе, что
поставлю машину чуть дальше, чтобы не мешать движению, а сама пойду к своему
другу Льву Кассилю, который жил на той же улице, где Катаев. Я объяснила ей,
что Кассиль и Катаев хорошо знакомы, часто встречаются и Валентин Петрович
поможет ей меня найти.
У Кассиля я просидела несколько часов. Уже стало смеркаться, а Наташа
все не появлялась. Как я знала, у нее были билеты в театр на Таганке; из
Переделкина на Таганку путь не близкий, и пора было выезжать. Я решила пойти
за Наташей.
Когда я вошла в уютный и теплый катаевский дом, все сидели за обеденным
столом, беседа была в разгаре, и Наташа, веселая и оживленная, словно и не
помышляла о возвращении в Москву. Хозяева встретили меня радушно, но с
первого же взгляда было ясно, что мое появление для них совершенно
неожиданно.
-- Разве Наташа не сказала вам, что я привезла ее сюда, а сама пошла к
Кассилю? -- удивленно спросила я Валентина Петровича. В первый раз об этом
слышу! -- ответил он. -- Когда я спросил, кто ее привез в Переделкино,
Наташа ответила: "Одна дама..."
Эта маленькая забавная история только подтвердила то, что я уже
почувствовала: удивительное внутреннее сходство дочери с отцом...
Но вернемся к первой встрече с Наташей в Николо-Воробинском переулке.
С неизъяснимым волнением вглядывалась я в лица двух сестер. Никогда не
встречавшиеся в детстве, сестры подружились с первой же минуты, словно их
притянуло друг к другу магнитом. Они шутили, поддразнивали одна другую,
увлеченно переговаривались; их отношения пленяли своей естественностью и
легкостью, за которыми угадывалась нежность.
Им было бесконечно интересно находиться рядом -- этим двум, очень
разным по внешности, никогда не видавшимся ранее сестрам, -- интересно
находиться рядом, разговаривать, расспрашивать, узнавать все ближе, все
глубже друг друга, открывая каждый раз нечто новое в далекой и родной душе.
И, глядя на них, я не могла не думать о том, как легко и счастливо включился
бы в разговор дочерей отец, как светились бы юмором его глаза, как
поглядывал бы он на них, покачивая головой, с лукавой усмешкой, со скрытой
гордостью...
...Была уже ночь, когда я вышла из комнаты в Большом
Николо-Воробинском, который был совсем не большим, а изогнутым маленьким
переулком, вьющимся, как тихий ручей, от шумной улицы. Стоя напротив
подъезда, я долго глядела на окна дома, вспоминая всех, кого когда-то здесь
встречала. Ночь была лунной, длинные тени дрожали на асфальте, над крышами
блестели осенние звезды, отблеск луны лежал на крыле машины...
И, смотря на освещенные окна, я неслышно повторяла слова, которыми
заканчивался рассказ Бабеля "Ди Грассе".
Слова, которыми он рассказал миру о той никогда не испытываемой им
ранее ясности, с какой вдруг увидел "уходившие ввысь колонны Думы,
освещенную листву на бульваре, бронзовую голову Пушкина с неярким отблеском
луны на ней, увидел в первый раз окружавшее меня таким, каким оно было на
самом деле, -- затихшим и невыразимо прекрасным...".
А. Н. Пирожкова
ГОДЫ, ПРОШЕДШИЕ РЯДОМ (1932--1939)
Я пытаюсь восстановить
