квартиру. Затем наша страна не
захотела больше покупать австрийское оборудование. Уговорились, что в Москве
останется только один представитель фирмы, Штайнер, который будет давать
советским инженерам некоторую консультацию. Оставшись один, Штайнер, из
боязни, что квартиру, состоящую из шести комнат, у него отберут, стал искать
себе компаньона, который сумел бы ее отстоять. Он был хорошо знаком с
писательницей Лидией Сейфуллиной и просил ее найти ему такого соседа из
писателей. Сейфуллина порекомендовала Бабеля, который в это время как раз
был без квартиры и ютился у кого-то из друзей.
Так я поселился здесь на Николо-Воробинском, -- закончил Бабель. -- Мы
разделили верхние комнаты по две на человека, а столовой и кабинетом внизу
пользуемся сообща. У нас со Штайнером заключено "джентльменское соглашение",
-- все расходы на питание и на обслуживание дома -- пополам, и никаких
женщин в доме. Сейчас Штайнера нет в Москве, он недавно надолго уехал в
Вену.
До отъезда Бабеля за границу я еще несколько раз бывала на
Николо-Воробинском.
Однажды он мне сказал:
-- Приходите завтра обедать, я познакомлю вас с остроумнейшим
человеком.
На следующий день, придя к Бабелю, я застала у него гостя. Это был
Николай Робертович Эрдман. Мой приход прервал их беседу, но она тотчас же
возобновилась, и я с интересом услышала, что речь идет о пьесе Эрдмана,
которую не хотят разрешать.
Бабель вкратце рассказал мне сюжет, а затем добавил:
-- Пьеса с невеселым названием "Самоубийца" буквально набита остротами
на темы современной жизни, ей пророчат судьбу "Горя от ума"...
За обедом Бабель все заставлял меня рассказывать о моей работе на
Кузнецкстрое в 1931 году. Я рассказала, как однажды в конструкторский отдел
строительства из конторы какой-то угольной шахты пришел запрос на
консультанта -- специалиста по основаниям и фундаментам. Начальник
конструкторского отдела послал меня, предупредив, что там работают сосланные
после шахтинского процесса инженеры. Ехать надо было на лошади, в санях
километров тридцать. Меня встретили солидные, бородатые люди в форменных
фуражках и полушубках. Дело оказалось пустяковым, им надо было построить
одноэтажное здание новой конторы, но грунты были лессовые, а они отличаются
тем, что размокают от воды.
Все домны и все цехи Кузнецкого металлургического завода возводились
именно на лессовом основании, поэтому можно понять, как рассмешило меня
требование маститых инженеров выслать им консультанта по такому пустяковому
поводу. А консультанту не было и двадцати двух лет.
После того как я письменно и с чертежом изложила им мои соображения по
поводу закладки здания, меня пригласили обедать, очевидно к начальнику
угольной шахты. Квартира была со старинной мебелью, с картинами на
бревенчатых стенах и ковром на полу, даже с роялем; великолепно
сервированный стол; дамы -- жены инженеров -- в старомодных платьях с
бриллиантовыми серьгами в ушах и солидные мужчины в форме горных инженеров
-- все это казалось невероятным для такой глуши.
Бабель, выслушав мой рассказ, сказал:
-- Видите ли, Николай Робертович, эти инженеры, конечно, отлично сами
все знали, но нарочно не хотели брать на себя никакой ответственности. Раз
им не доверяют, пусть отвечают большевики. Поэтому они и разыграли эту
комедию... Ну, расскажите еще что-нибудь...
И я рассказала, как на Кузнецкстрое зимой 1931 года велась кирпичная
кладка одновременно двух дымовых труб доменных печей. На каждой трубе
работала бригада каменщиков, и
