и фиолетовые, они вдруг окрашивались в отдельных местах в
розовый цвет, словно кто-то их зажигал. И вот все вспыхнуло в разнообразных
переливах красок -- взошло солнце. Весь Кавказский хребет был перед нами.
Слева -- Казбек, справа -- Эльбрус, между ними -- цепь горных вершин.
Бабель ушел с охотниками на вышку, где можно было видеть, как кабаны
идут к водопою, а потом наблюдать и охоту на них.
В письме к матери Бабель по этому поводу писал:
"Ездили на охоту с Евдокимовым и Калмыковым -- убили несколько кабанов
(без моего участия, конечно) на высоте 2000 метров среди альпийских пастбищ
и на виду у всего Кавказского хребта, от Новороссийска до Баку -- жарили
целых".
Я не видела Бетала в тот день, но, наверное, он приезжал под утро,
чтобы поохотиться, и затем уехал в Нальчик. Мы же оставались на горе Нартух
до середины дня и возвратились в Долинское уже вечером.
Позже мы ездили вместе с Беталом также в Баксанское ущелье, к самому
подножию Эльбруса. Солнце было горячее, и подтаивающий снег ледников стекал
многочисленными ручьями в речку Бак-сан. Бабель, смеясь, рассказал мне:
-- Беталу надоело читать, как альпинисты совершают подвиги восхождения
на вершину Эльбруса и как об этом пишут в газетах, и он решил покончить с
легендой о невероятных трудностях этого подъема раз и навсегда. Собрал
пятьсот рядовых колхозников и без всякого особого снаряжения поднялся с ними
на самую вершину Эльбруса. Теперь, когда его об этом спрашивают, он только
посмеивается.
В Баксанском ущелье мы прожили несколько дней в зеленом домике Бетала,
недалеко от балкарского селения. Гуляя, мы находили множество бьющих из-под
земли нарзанных источников, узнавая их по железистой окраске вокруг.
"Несколько дней, -- писал в это время Бабель своей матери,-- провели в
балкарском селении у подножия Эльбруса на высоте 3000 метров, первый день
дышать было трудно, потом привык".
Вместе с Беталом Бабель и здесь разъезжал по балкарским селениям,
возвращался уставшим, но наполненным разнообразными впечатлениями: "Какой
народ! Сколько человеческого достоинства в каждом пастухе! И как они верят
Беталу! Все его помыслы -- о благе народа".
Из Баксанского ущелья мы хотели было поехать верхом на лошадях на
перевал Адыл-Су, чтобы взглянуть оттуда на море. Однако накануне ночью в
горах разыгрался буран. Пришлось возвратиться в Нальчик.
Настало Седьмое ноября. С утра недалеко от города состоялись скачки с
призами. Были приглашены все московские гости, расположившиеся на
сколоченной по этому случаю деревянной трибуне.
Во время скачек на трибуну поднялась и прошла прямо к Беталу какая-то
бедно одетая женщина, в шали, с ребенком на руках, и сказала ему несколько
слов по-кабардински. Бетал быстро обернулся к председателю облисполкома и
по-русски спросил:
-- Она колхозница?
-- Они -- лодыри, -- ответил тот.
Бетал что-то сказал женщине, она спустилась с трибуны и ушла. Я видела,
как Бетал, до того очень веселый, стал мрачен. Бабель спросил своего соседа:
-- Что сказала женщина? Тот перевел:
-- Бетал, мы колхозники, и мы голодаем. Нам выдали на трудодни десять
килограммов семечек. Мой муж болен, у нас нечего есть.
-- А что сказал Бетал? -- спросил Бабель. -- Он сказал, что завтра к
ним приедет.
После окончания скачек и раздачи призов мы подошли к стоянке машин, и
Бетал, открыв дверцу одной из них. предложил мне сесть. Его жена Антонина
Александровна села рядом со мной. В другую машину сел Бетал вместе с
Бабелем, и они тронулись первыми, мы -- за ними. Так как дорога была
проселочная, пыльная,
