я спросила шофера:
-- А мы не могли бы их обогнать?
-- У нас это не полагается, -- ответил он строго.
Я с недоумением посмотрела на Антонину Александровну.
-- Я к этому привыкла, -- улыбаясь, сказала она.
Вечером нас пригласили на праздничный концерт. Когда один танцор в
национальном горском костюме и в мягких, как чулки, сапогах вышел плясать
лезгинку и стал как-то виртуозно припадать на колено, Бетал, сидевший в
первом ряду, вдруг возмутился, встал и отчитал его за выдумку, нарушающую
дедовский танец. Таких движений, какие придумал танцор, оказывается, в
народном танце не было. После концерта Бабель шепнул мне:
-- Вы видите, как по-хозяйски он вмешался даже в лезгинку! На другой
день утром Бетал выполнил свое обещание, данное женщине с ребенком, и поехал
в селение, где она жила. Бабель поехал с ним. Возвратился он очень
взволнованный и рассказал:
-- По дороге в селение мы заехали сначала за секретарем райкома, а
затем за председателем колхоза. И то, как Бетал открывал для них дверцу
машины и с глубоким поклоном приглашал их сесть, заставило их побледнеть. По
дороге к дому женщины Бетал сказал: "Неужели сердца ваши затопило жиром?
Ведь эта женщина обошла всех вас, прежде чем ко мне подняться". И немного
погодя: "Какая разница между мной и вами? Вы будете ехать по мосту, будет
тонуть ребенок -- и вы проедете мимо, а я остановлюсь и спасу его. Неужели
сердца ваши затопило жиром?!"
Но председатель колхоза и секретарь райкома твердили одно и то же: "Эти
люди -- лодыри, они не хотят работать".
Мы подъехали к маленькой, покосившейся хате, зашли во двор, сплошь
заросший бурьяном, затем в дом. На постели лежал муж женщины, укрытый
лохмотьями, и агонизировал. (Именно это слово -- "агонизировал" -- употребил
Бабель.)
В комнате было прибрано, но почти пусто. На столе -- мешок с семечками.
Женщины с ребенком дома не было. Бетал все осмотрел, сказал несколько слов
больному колхознику -- спросил, давно ли болеет, сколько семья заработала
трудодней и что получила на них в виде аванса. Затем, обернувшись к
секретарю райкома, сказал: "Послезавтра я назначаю во дворе этого дома
заседание обкома. Чтобы к этому времени здесь был построен новый дом, чтобы
у этих людей была еда и им было выплачено все, что полагается на трудодни".
Затем, выйдя во двор, добавил: "Чтобы был скошен весь бурьян и там, --
показав на дальний угол двора, -- была построена уборная". Затем сел в
машину, и мы уехали, -- закончил рассказ Бабель.
Назначенный Беталом день совещания был потом изменен, но все равно срок
для постройки нового дома был так невелик, что все мы с волнением его ждали.
Но было слишком много желающих поехать на это совещание, и мне было неудобно
просить Бабеля взять меня с собой. Поэтому я с нетерпением ждала его
возвращения.
-- Перед нами стоял красивый новый дом, -- рассказал мне, возвратясь,
Бабель, -- он был закончен, только внутри печники еще клали печку. Во дворе
был скошен весь бурьян, и в дальнем углу двора виднелась уборная. Не только
весь двор был заполнен народом, но и все прилегающие к нему улицы и огороды.
Беталу так понравились собственные слова, сказанные ранее, что он, обращаясь
к членам обкома по-русски, снова произнес: "Неужели сердца ваши затопило
жиром?" Затем заговорил по-кабардински. Я схватил за рукав ближайшего ко мне
человека и спросил: "Что он говорит?" Оглянувшись, тот ответил: "Ругает один
человек". Голос Бетала звучал резко, глаза его сверкали, и через некоторое
время я снова спросил соседа: "Что он говорит?" "Ругает все люди", --
ответил тот, повернув
