иначе:
-- Вы куда-нибудь собирались пойти вечером? -- Да.
-- Жаль, -- сказал он однажды. -- Видите ли, я заметил, что вы
нравитесь только хорошим людям, и я по вас, как по лакмусовой бумажке,
проверяю людей. Мне очень важно было проверить, хороший ли человек Самуил
Яковлевич Маршак. Он сегодня придет, и я думал вас с ним познакомить.
Это была чистейшей воды хитрость, но я, конечно, осталась дома. Помню,
что Маршак в тот вечер не пришел, и проверить, хороший ли он человек, Бабелю
не удалось.
Иногда он говорил:
-- Жалко, что вы уходите, а я думал, что мы с вами устроим развернутый
чай...
"Развернутым" у Бабеля назывался чай с большим разнообразием сладостей,
особенно восточных. Против такого предложения я никогда не могла устоять.
Бабель сам заваривал чай, и мы садились за стол.
-- Настоящего чаепития теперь не получается, -- говорил Бабель. --
Раньше пили чай из самовара и без полотенца за стол не садились. Полотенце
-- чтобы пот вытирать. К концу первого самовара вытирали пот со лба, а когда
на столе второй самовар, то снимали рубаху. Сначала вытирали пот на шее и на
груди, а когда пот выступал на животе, вот тогда считалось, что человек
напился чаю. Так и говорили: "Пить чай да бисера на животе".
Пил Бабель чай и с ломтиками антоновского яблока, любил также к чаю
изюм.
Часто бывал он в народных судах, где слушал разные дела, изучая
судебную обстановку. Летом 1934 года он повадился ходить в женскую
юридическую консультацию на Солянке, где юрисконсультом работала E. M.
Сперанская. Она рассказывала, что Бабель приходил, садился в угол и часами
слушал жалобы женщин на своих соседей и мужей.
Я запомнила приблизительное содержание одного из рассказов Бабеля по
материалам судебной хроники, который он мне прочел. Это рассказ о суде над
старым евреем-спекулянтом. Судья и судебные заседатели были из рабочих, без
всякого юридического образования, не искушенные в судопроизводстве. Еврей же
был очень красноречив. В этом рассказе еврей-спекулянт произносил такую
пламенную речь в защиту Советской власти и о вреде для нее спекуляции, что
судьи, словно загипнотизированные, вынесли ему оправдательный приговор.
Однажды с какими-то знакомыми Бабеля, журналистами из Стокгольма,
приехал в СССР молодой швед Скуглер Тидстрем. Его нельзя было бы назвать
даже блондином, до того он был беловолос: высокий, с розовым лицом и
изжелта-белыми, как седина, волосами. Журналисты сказали Бабелю, что Скуглер
приехал как турист, но, придерживаясь коммунистических взглядов, хотел бы
остаться в Советском Союзе. Бабель почему-то оставил его жить у нас и
сбросил на мое попечение.
Молодой человек целыми днями сидел в комнате, читал и что-то записывал
в толстые, в черной клеенке, тетради. Однажды я спросила его, что он пишет?
Оказалось, что он по-русски конспектирует труды Ленина. Русский язык он учил
еще в Стокгольме, а говорить по-русски научился уже в СССР.
Бабель рассказал мне, что Скуглер происходит из богатой семьи; его
старший брат -- крупный фабрикант. Но Скуглер увлекся марксизмом и отказался
от унаследованного богатства; он ненавидит своего брата-эксплуататора,
приехал к нам изучать труды Ленина и хочет жить и работать в СССР.
-- Прямо не знаю, что с ним делать, -- сказал Бабель.
Он несколько раз продлевал шведу визу, упрашивая об этом кого-то из
влиятельных своих друзей.
Вскоре Скуглер, познакомившись с какой-то очень невзрачной девушкой, со
щербинками на лице и черной челкой, влюбился в нее. Мы с Бабелем видели
как-то их вместе на ипподроме. Затем эта девушка
