вдохновения Сергея Михайловича...
Несколько минут спустя я увидела в комнате Бабеля горящую в печке
бумагу, а на столе -- газеты с оборванными краями...
-- Что это значит? -- спросила я.
-- Видите ли, когда Сергей Михайлович работает, он все время рисует
фантастические и не совсем приличные рисунки. Уничтожать их жалко -- так это
талантливо, но непристойное их содержание -- увы! -- не для ваших глаз. Вот
и сжигаю...
Потом я уже знала, что сразу после ухода Эйзенштейна входить в комнату
Бабеля нельзя...
Я выехала из Москвы в начале октября, в дождливый, холодный, совсем уже
осенний день: Бабель встретил меня в Севастополе, и мы поехали в Ялту в
открытой легковой машине по дороге с бесчисленным количеством поворотов.
Бабель не предупредил, когда откроется перед нами море. Он хотел увидеть,
какое впечатление произведет на меня панорама, открывающаяся неожиданно из
Байдарских ворот. От восторга у меня перехватило дыхание. А Бабель, очень
довольный моим изумлением, сказал:
-- Я нарочно не предупредил вас, когда появится море, и шофера просил
не говорить, чтобы впечатление было как можно сильнее. Смотрите, -- вот там
внизу -- Форос и Тессели, где была дача Горького, а вот здесь когда-то
находился знаменитый на всю Россию и даже за ее пределами фарфоровый
завод...
Сверкающее море, солнце, зелень и белая извивающаяся лента дороги --
все это казалось невероятным после дождливой и холодной осени в Москве.
В первый же день по приезде, когда мы пошли в ресторан обедать, Бабель
мне сказал:
-- Пожалуйста, не заказывайте дорогих блюд. Мы обедаем вместе с Сергеем
Михайловичем, а он, знаете ли, скуповат.
То была очередная выдумка Бабеля. У входа в ресторан мы встретились с
Эйзенштейном и вместе вошли в зал. Тотчас какие-то туристы-французы вскочили
с мест и стали скандировать: "Vive Эйзенштейн! Vive Бабель!" Оба были
смущены.
Эйзенштейн, как одинокий в то время человек, завтракал то у нас, то у
оператора снимающейся кинокартины Эдуарда Казимировича Тиссэ и его жены --
Марианны Аркадьевны. За завтраком у нас Сергей Михайлович говорил: "А какие
бублики я вчера ел у Марианны Аркадьевны!" И я с утра бежала в бубличную,
чтобы купить к завтраку горячих бубликов. В следующий раз он объявлял:
"Роскошные помидоры были вчера на завтрак у Тиссэ!" И я вставала чуть свет,
чтобы купить на базаре самых лучших помидоров. Так продолжалось до тех пор,
пока мы не разговорились однажды с Марианной Аркадьевной и не выяснили, что
Сергей Михайлович точно так же ведет себя за завтраком у них. Раскрыв эти
проделки Эйзенштейна, мы с Марианной Аркадьевной уже больше не старались
превзойти друг друга.
После завтрака Бабель и Эйзенштейн работали над сценарием. Бабель писал
к этой картине диалоги, но участвовал и в создании сцен. Обычно я, чтобы не
мешать, отправлялась гулять или выходила на балкон и читала. Часто они
спорили и даже ссорились. После одной из таких довольно бурных сцен я, когда
Эйзенштейн ушел, спросила Бабеля, о чем они спорили.
-- Сергей Михайлович то и дело выходит за рамки действительности.
Приходится водворять его на место, -- сказал Бабель и объяснил мне, что была
придумана сцена: старуха, мать кулака, сидит в избе; в руках у нее большой
подсолнух, она вынимает из него семечки, а вместо них вставляет спички,
серными головками вверх; кулаки поручили эту работу старухе, -- подсолнух
должен быть подброшен возле бочек с горючим на МТС, а затем один из кулаков
бросит на подсолнух зажженную спичку или папиросу; серные спичечные головки
воспламенятся, загорится горючее, а затем и вся МТС.
