станет ясно, для чего мне все это нужно".
Никто не может утверждать с полной уверенностью, закончил Бабель
"Голубятню", или "заветному труду" суждено было остаться не осуществленным
до конца замыслом. Ясно лишь одно. В творческих планах писателя книга о
детстве занимала едва ли не центральное место.
Еще раз о "продолжительном" молчании и "удивительной" речи
Первым, кто заговорил о молчании писателя, был А. Воронский. Не обращая
внимания на "Закат", он писал в 1928 году о Бабеле: "...Его скупость грозит
превратиться в порок: молчать нужно тоже умеренно". Такого рода
предостережения, по-видимому, не оказывали никакого воздействия на темпы
работы Бабеля. Напротив, с годами "скупость" возводится чуть ли не в
систему. "Верный своей системе -- я буду откладывать печатание как можно
дальше", -- предупреждает он Е. Зозулю в феврале 1928 года, а в одном из
писем к другу детства И. Лившицу объясняет, в чем смысл избранной им
системы: "Мне надо несколько лет молчать, для того чтобы потом разразиться".
Еще осенью 1927 года Бабель предполагал, что это произойдет в следующем
году. "Я уверен, что смогу напечатать много вещей в 1928 году..." Однако в
печати появился только один новый рассказ "Старательная женщина" (альманах
"Перевал", 1928, кн. 6) и пьеса "Закат" ("Новый мир", 1928, No 2).
"Я считаю сущими пустяками (и скорее хорошими, чем дурными) то, что я
не участвую в литературе. Чем дольше мое молчание будет продолжаться, тем
лучше смогу я обдумать свою работу..." -- писал Бабель в сентябре 1928 года
Кашириной.
Возвратившись из Франции, Бабель не спешит печататься, и в течение двух
лет его имя не появляется на страницах литературных журналов. В этот период,
начиная с весны 1929 года, он почти постоянно живет в "глубинке" --
разъезжает по стране, участвует в коллективизации. Украина, Воронежская
область, Днепрострой, Подмосковье -- такова в самых общих чертах география
его путешествий по "Руси советской".
Молчание Бабеля или то, что он называл исчезновением из литературы,
как-то особенно бросалось в глаза, хотя некоторые его современники выступали
в печати немногим чаще. Двухлетний перерыв -- ситуация довольно обычная в
писательской биографии, и в большинстве случаев она не требует комментариев
со стороны самого писателя. Однако в 1930 году Бабель вынужден был
объясниться.
Поводом послужила фальшивка польского буржуазного еженедельника
"Литературные ведомости" (1930, No 21), на страницах которого некто А. Дан
опубликовал "интервью" с Бабелем, выдержанное в грубом антисоветском духе.
Читатели СССР узнали об этом из заметки Бруно Ясенского "Наши на Ривьере",
напечатанной в "Литературной газете" (10 июля 1930 года). Цитируя слова
Бабеля, якобы сказанные Дану, Ясенский в заключение высказывал
предположение, что материал польской газеты сфабрикован, но тогда Бабелю
необходимо выступить с опровержением.
13 июля на заседании секретариата ФОСП писатель заявил: "Судя по статье
Ясенского, "интервью" Дана написано под явным влиянием моего рассказа
"Гедали". Молодой человек из польской газеты лишь подновил тему, облек ее в
форму интервью. Особенно удивительно, что это "интервью" появилось через два
года после моего приема из-за границы. В свое время мои рассказы о прежней
работе в Чека подняли за границей страшный скандал, и я был более или менее
бойкотируемым человеком. Конечно, в то время такая информация не могла бы
появиться.
Все же "Литературная газета" поступила неправильно, не показав
предварительно статью мне. Мне кажется, что здесь
