не платил
квартирной платы. Он схватил рукописи, жена -- вещи, и они ночью скитались
по городу.
Появился новый писатель Сирин. Это сын Набокова. Когда его читаешь, то
чувствуешь в его словах только мускулы и нервы, кожи нет. Он пишет ни о чем,
действие происходит нигде. Он показателен для эмиграции. Это единственное
литературное ощущение, которое я получил от эмигрантской литературы.
<...> Шаляпин кончает страшно. Это возмездие. Я был во Флоренции
на его спектакле, и в первый раз во Флоренции не было сбора. Во Флоренции
его антрепренером был случайно один человек из Одессы. Он рассказывал, как
он, этот одессит, потерял деньги благодаря Шаляпину и как он его провожал на
вокзал. Я познакомился с сыном Шаляпина, который рассказывает страшные вещи.
Гениален он по-прежнему. Только нажимать стал. Принимает пищу только в
русских ресторанах. Это единственное вещественное доказательство родины. Он
получил орден Почетного легиона. Какой-то журналист пишет воспоминания о
нем. Фильм "Дон Кихот", в котором он поет, не имеет успеха".
Выступление хорошо показывает, как нелепы и безосновательны слухи,
распространяемые обывателями о Бабеле во время первой заграничной поездки
1927--1928 года.
Путешествуя по Европе, он чувствует себя прежде всего советским
гражданином, советским литератором. А вернувшись домой, вновь начнет
колесить по стране, радуясь успехам социалистического строительства, и
напишет матери из шахтерской Горловки так: "Очень правильно сделал, что
побывал в Донбассе, край этот знать необходимо. Иногда приходишь в отчаяние
-- как осилить художественно неизмеримую, курьерскую, небывалую эту страну,
которая называется СССР. Дух бодрости и успеха у нас теперь сильнее, чем за
все 16 лет революции".
Прыжок ди Грасса
На обороте одной из своих фотографий Бабель написал: "В борьбе с этим
человеком проходит моя жизнь". Трудно написать лучший эпиграф к биографии
такого писателя, каким был Бабель.
Будущим исследователям еще предстоит объяснить эволюцию мифа о
"молчании" Бабеля и отношение самого Бабеля к нему. И тогда обнаружатся
некоторые удивительные противоречия.
В 1935 году в журнале "Театр и драматургия" печатается новая
бабелевская пьеса "Мария", сразу же обратившая на себя внимание критики. Тем
не менее уже через год пьеса забыта и старая тема вновь звучит на страницах
печати. Вспоминаются давние невыполненные обещания. "Еще в 1930 году Бабель
заключил с Гослитиздатом договор на сборник новых рассказов, -- сердито
писал И. Лежнев. -- С тех пор договор переписывался, "освежался",
многократно отсрочивался, но книга автором не представлена и по сей день.
Творческая пауза у Бабеля несколько затянулась... Можно уж справлять
десятилетний юбилей плодотворного молчания".
"У него большие литературные промежутки", -- констатирует В. Шкловский.
Вместо того чтобы хоть как-то протестовать против критических гипербол,
Бабель всячески утверждает себя в роли упорного молчальника, -- достаточно
перечитать его речь на Первом съезде советских писателей. В многочисленных
публичных выступлениях перед профессиональными литераторами Бабель, касаясь
этой темы, обычно отделывался шутками. Но однажды ему пришлось дать...
письменное объяснение своему непосредственному читателю. Это произошло в
редакции "Крестьянской газеты". Девушка из бюро пропусков, узнав, что перед
ней известный писатель, спросила, почему он не пишет. "Где ваши новые
книги?" -- вопрос звучал прямо и требовал ответа. Смущенный такой
неожиданной атакой, Бабель пообещал в скором времени выпустить
