Исаак Эммануилович Бабель
(1894—1940)
Главная » Воспоминания о Бабеле » Воспоминания о Бабеле, страница233

Воспоминания о Бабеле, страница233

книгу новых рассказов.  «Не  ограничиваясь  устным  обещанием,  —  писала «Литературная газета», — он прислал ей следующее письмо:

        «Дорогая тов. Новикова!

        Слово свое я сдержу.  И проверять не придется.  Для честного литератора нет проверки строже и  мучительнее, чем  его совесть и живущее в нем чувство прекрасного.

        В нас не затихает ни на минуту жажда творчества. И, по правде говоря, я часто  сознательно  подавлял ее  в  себе,  потому  что  не  чувствовал  себя подготовленным  к  тому,  чтобы  писать  художественно.  Теперь  сердце  мое говорит: подготовительный период этот  кончается. Пожалуйста, когда прочтете мои рассказы, скажите Ваше мнение о них».

        Сохранилось заявление  Бабеля  (июль  1938 года)  в секретариат  ССП  о переиздании      в      «Советском    писателе»    однотомника    прозы,      «заново пересмотренного  и  дополненного  новыми рассказами». Книга  была включена в тематический  план издательства на 1939 год; в рубриках  «название» и «тема» значилось: «Рассказы, связанные героями нашего времени». Можно предположить, что в однотомник вошли бы рассказы о коллективизации и Кабардино-Балкарии, в частности  о  Бетале  Калмыкове, с  которым писателя связывали  узы  крепкой дружбы. К сожалению, это издание не было осуществлено.

        Лучшим из того, что Бабель напечатал в последние годы, является новелла «Ди Грассе»  (1937), интонационно и тематически примыкающая к циклу «История моей  голубятни».  Фантастический    —  под    занавес  —    прыжок  заезжего итальянского трагика в сицилианской  народной драме должен, по мысли автора, символизировать  великую  силу искусства,  утверждающего  правду.  Печальный лиризм Бабеля, овеянный тончайшим юмором, выразился в этом маленьком шедевре с удивительно эмоциональной силой.

        В  обстановке  сталинского террора, трагически  расколовшего  советское общество  на жертв и палачей, в атмосфере беспрецедентного для всех времен и народов  геноцида, когда  каждый  мог  легко стать «лагерной пылью»,  Бабель неизбежно оказался persona non grata. Лучше других  это понимал  сам Бабель, «великий  мастер»  жанра  молчания.  Но    значит  ли,    что,  уклоняясь    от писательского угодничества,  он  изменил  призванию? Конечно,  нет.  Работа, которую Бабель называл «душевной» (в отличие  от выполняемой  по заказу, для денег),  никогда не прекращалась и по стандартам эпохи выглядела  едва ли не криминальной. Если  верен старый  афоризм Бюффона «стиль — это человек», то применительно  к  Бабелю  он  означает,  что создатель «Конармии», «Одесских рассказов», «Заката» не мог отказаться от  своей  человеческой  самости ради какой бы  то ни было конъюнктуры. Измена стилю — измена себе.  И  наоборот, предать  себя  — значит  научиться  писать  «плавно,  длинно  и  спокойно». Спокойно? К счастью, это невозможно.

        Изредка  он    еще  печатает  «хвосты»  из  «Конармии»    вроде  рассказа «Аргамак»;  между    тем    продолжение  этой    нашумевшей    книги,  вызвавшей ожесточенные  споры, свидетельствовало  о  строптивом  характере ее  автора. Бабель как бы совершенно сознательно подчеркивал, что и теперь от «Конармии» не отрекается. Жестокий реализм  конармейских сюжетов отнюдь не перечеркивал героического  начала в изображении  буденновцев. Сегодня на эту тему пишутся специальные исследования, а в то  время требовалось вмешательство  Горького, чтобы доказать очевидное.

        В  тридцатые годы, когда  Жданов по указанию Сталина принялся энергично разрабатывать    «теорию    советской    литературы»,    неудобная    бабелевская «Конармия»  хотя  и  неоднократно  переиздавалась,  однако  с  точки  зрения казенных  идеологических  установок  естественно  должна  была  попасть    на периферию современной