Исаак Эммануилович Бабель
(1894—1940)
Главная » Произведения автора » Конармейский дневник 1920 года, страница2

Конармейский дневник 1920 года, страница2

ночь, поезд, разрисованные лозунги коммунизма (контраст с  тем, что я видел у старых евреев).

    Стук  машин,  своя  электрическая  станция,  свои  газеты,  идет  сеанс синематографа, поезд сияет, грохочет, толстомордые солдаты стоят в хвост у прачек. (на два дня)

 

    Житомир. 4.6.20

    Утром — пакеты в  Югроста,  сообщение  о  житомирском  погроме,  домой, Орешникову, Нарбуту.

    Читаю Гамсуна. Собельман рассказывает мне сюжет своего романа.

    Новая рукопись Иова, старик живший в столетиях, отсюда унесли  ученики, чтобы симулировать вознесение, пресыщенный иностранец, русская революция.

    Шульц, вот главное, сластолюбие,  коммунизм,  как  мы  берем  у  хозяев яблоки, Шульц разговаривает, его лысина,  яблоки  за  пазухой,  коммунизм, фигура Достоевского, тут что-то есть, тут надо выдумать,  это  неистощимое любострастие, Шульц на улицах Бердичева.

    Хелемская, у которой был  плеврит,  понос,  пожелтела,  грязный  капот, яблочный мусс. Зачем ты здесь, Хелемская? Тебе надо  выйти  замуж,  муж  — техническая контора, инженер, аборт или первый ребенок,  вот  какова  была твоя жизнь, твоя мать, ты брала раз в неделю ванну, твой роман  Хелемская, и вот как тебе надо жить и ты приспособишься к революции.

    Открытие коммунистического клуба в редакции. Вот он пролетариат  —  эти из подполья невероятно чахлые еврейки и евреи. Жалкое, страшное племя, иди вперед. Описать потом концерт, женщины поют малороссийские песни.

    Купание в Тетереве. Киперман, как мы ищем  пищу.  Что  такое  Киперман? Какой я дурак, замотал деньги. Он колеблется как тростина, у него  большой нос и он нервен, может быть сумасшедший, однако обжулил, как он оттягивает уплату, заведует клубом. Описать его  штаны,  нос  и  неторопливый  говор, мучения в тюрьме, страшный человек Киперман.

    Ночь на бульваре. Погоня за женщинами.  Четыре  аллеи,  четыре  стадии: знакомство, беседа, возникновение желания, удовлетворение  желания,  внизу Тетерев, лекпом старый, который говорит, что  у  комиссаров  все  есть,  и вино, но он благожелателен.

    Я и украинская редакция.

    Гужин, на которого сегодня  пожаловалась  Хелемская,  ищут  чего-нибудь получше. Я устал. И вдруг одиночество, течет передо мною жизнь, а что  она обозначает.

 

    Житомир. 5.6.20

    Получил в поезде сапоги,  гимнастерку.  Еду  на  рассвете  в  Новоград. Машина Thornicroft. Все взято у  Деникина.  Рассвет  на  монастырском  или школьном дворе. Спал на машине. В 11 часов в Новограде. Дальше  на  другом Thornicroftе. Обходной, мост. Город живее,  развалины  кажутся  обычными. Веру мой чемодан. Штаб уехал на Корец. Одна из евреек родила, в лечебнице, конечно. Длинный и горбоносый просит службу, бегает за мной  с  чемоданом. Обещаю завтра вернуться. Новоград — Звягель.

    На грузовике снабженец в белой папахе, еврей и сутуловатый Морган. Ждем Моргана, он в аптеке, у братишки триппер. Машина идет из-под Фастова.  Два толстых шофера. Летим, настоящий русский шофер, вытрясло все внутренности. Поспевает  рожь,  скачут  ординарцы,    несчастные,    огромные    запыленные грузовики,  раздетые  польские  пухлые  беловолосые    мальчики,    пленные, польские носы.

    Корец, описать, евреи у большого дома, ешиве бохер в очках, о  чем  они говорят, старики  с  желтыми  бородами,  сутуловатые  коммерсанты,  хилые, одинокие. Хочу остаться, но телефонисты сворачивают провода. Конечно, штаб уехал. Рвем яблоки и вишни.  С  бешеной  скоростью  дальше.  Потом  шофер, красивый кушак,  ест  хлеб  пальцами,  запачканными  машинным  маслом.  Не доезжая 6 верст — магнето залито маслом. Починка под палящим солнцем,  пот и шоферы. Доезжаю на телеге  с  сеном  —  (забыл  —  инспектор  артиллерии Тимошенко (?) осматривает орудия в Кореце.