Исаак Эммануилович Бабель
(1894—1940)
Главная » Произведения автора » Конармейский дневник 1920 года, страница4

Конармейский дневник 1920 года, страница4

прислуга толстоногая, босая, толстая еврейка с мягкой грудью убирает и беспрерывно рассказывает. Речи хозяйки — она за то, чтобы было хорошо. Дом оживает.

    Еду на Thornicroftе в  Ровно.  Две  павших  лошади.  Сломанные  мосты, автомобиль на мостках, все трещит, бесконечные обозы,  скопления,  ругань, описать обоз  в  полдень  перед  сломанным  мостом,  всадники,  грузовики, двуколки со снарядами. Наш грузовик мчится бешено, хотя он  весь  изломан, пыль.

    Не доезжая 8 верст — стал. Вишни,  сплю,  потею  на  солнце.  Кузицкий, потешная фигурка, моментально  гадает,  раскладывает  карты,  фельдшер  из Бородяниц, бабы платили за лечение натурой, жареными курицами и собой, все тревожится — отпустит ли его начсанчасти, показывает действительные  раны, когда сходит хромает, бросил девицу на дороге в 40  верстах  от  Житомира, иди, она говорила, что за ней ухаживает наштадив.  Теряет  хлыстик,  сидит полуголый,    болтает,    врет    без    удержу,    карточка    брата,    бывшего штаб-ротмистра, теперь начдива, женатого на польской  княгине,  расстрелян деникинцами.

    Я медик.

    В  Ровно  пыль,  пыльное  золото  расплавленное  течет    над    скучными домишками.

    Проходит бригада, Зотов в  окне,  ровенцы,  вид  казаков,  изумительное спокойное,  уверенное  войско.  Еврейские  девицы    и    юноши    следят    с восхищением, старые евреи смотрят равнодушно. Дать  воздух  Ровно,  что-то раздерганное, неустойчивое и есть быт и польские вывески.

    Описать вечер.

    Хасты, черноволосая и  хитрая  девица,  приехавшая  из  Варшавы,  ведет фельдшер, злое словесное  зловоние,  кокетство,  вы  у  нас  будете  есть, умываюсь в проходной комнате, все неудобно, блаженство, я грязен и  потен, потом горячий чай с моим сахаром.

    Описать тот Хает, сложная фурия, невыносимый голос, думают,  что  я  не понимаю по-еврейски, ссорятся  беспрерывно,  животный  страх,  отец  —  не простая вещь, улыбающийся фельдшер, лечит  от  трипперов  (?),  улыбается, невидим, но кажется вспыльчив, мать — мы интеллигенты, у нас  ничего  нет, он же фельдшер, работник, пусть будут эти, но тихо, мы  измучены,  явление ошеломляющее — круглый сын  с  хитрой  и  идиотской  улыбкой  за  стеклами круглых очков, вкрадчивая беседа, за мной  ухаживают,  масса  сестер,  все сволочи (?). Зубной врач, какой-то внук, с которым все  разговаривают  так же визгливо и истерически, как со  стариками,  приходят  молодые  евреи  — ровенцы с плоскими и пожелтевшими от  страха  лицами  и  рыбьими  глазами, рассказывают  о  польских  издевательствах,    показывают    паспорта,    был торжественный декрет о присоединении к Польше и Волыни, вспоминаю польскую культуру, Сенкевича, женщин,  великодержавие,  опоздали  родиться,  теперь классовое самосознание.

    Даю стирать белье. Пью чай беспрерывно и потею зверски, и  всматриваюсь в Хастов внимательно, пристально. Ночь на диване.  В  первый  раз  со  дня выезда  разделся.  Закрывают  все  ставни,  горит  электричество,    духота страшная, там спит масса людей, рассказы о грабежах буденновцев, трепет  и ужас, за окном фыркают лошади, по Школьной улице обозы, дочь.

 

    ПРОПУЩЕНА (УТЕРЯНА) В ДНЕВНИКЕ 21 СТРАНИЦА

 

    Белев. 11.7.20

    Ночевал с солдатами штабного эскадрона, на сене. Спал  плохо,  думаю  о рукописях. Тоска, упадок энергии, знаю, что превозмогу, когда  это  будет? Думаю о Хастах, гниды, вспоминаю все и эти вонючие души, и бараньи  глаза, и высокие скрипучие неожиданные голоса,  и  улыбающийся  отец.  Главное  — улыбка и он вспыльчивый, и много тайн, смердящих воспоминаний о скандалах. Огромная фигура —  мать,  она  зла,  труслива,  обжорлива,  отвратительна, остановившийся, ожидающий взор. Гнусная и подробная ложь дочери, смеющиеся глаза сына из-под