- местечку 400 лет.
Вечер, хожу между строениями, евреи и еврейки читают афиши и
прокламации. Польша - собака буржуазии и прочее. Смерть от насекомых и не
уносите печей из теплушек.
Евреи - портреты, длинные, молчаливые, длиннобородые, не наши толстые и
govial. Высокие старики, шатающиеся без дела. Главное - лавка и кладбище.
7 верст обратно в Боратин, прекрасный вечер, душа полна, богатые
хозяева, лукавые девушки, яичница, сало, наши гоняют мух,
русско-украинская душа. Мне, верно, не интересно.
22.7.20. Боратин
До обеда - доклад в Полештарм. Хорошая солнечная погода, богатое,
крепкое село, иду на мельницу, что такое водяная мельница, еврей служка,
потом купаюсь в холодной мелкой речке под нежарким солнцем Волыни. Две
девочки играют в воде, странное, с трудом преодолимое, желание
сквернословить, скользкие и грубые слова.
Соколову худо. Даю ему лошадей для отправки в госпиталь. Штаб выезжает
в Лешнюв (Галиция, в первый раз переходим границу). Я жду лошадей. Хорошо
в деревне, светло, сыто.
Выезжаю через два часа на Хотин. Дорога леском, тревога. Грищук туп и
страшен. Я на тяжелой лошади Соколова. Я один на дороге. Светло,
прозрачно, не жарко, легкая теплота. Фурманка впереди, пять человек,
похожих на поляков. Игра, едем, останавливаемся, откуда? Взаимный страх и
тревога. У Хотина видны наши, въезжаем, стрельба. Дикая скачка назад, тащу
коня на поводу. Пули жужжат, воют. Артиллерийский огонь. Грищук то несется
с мрачной и молчаливой энергией, то в опасные минуты - непонятен, вял,
черен, заросшая челюсть. В Боратине уже никого нет. Обоз за Боратиным,
начинается каша. Обозная эпопея, отвращение и мерзость. Командует Гусев.
Стоим полночи у Козина, стрельба. Высылаем разведку, никто ничего не
знает, разъезжают верховые, имеющие деловой вид, высокий немчик -
райкоменданта, ночь, хочется спать, чувство беспомощности - не знаешь куда
тебя везут, думаю, что это 20-30 человек из загнанных нами в леса, набег.
Но откуда артиллерия? Засыпаю на полчаса, говорят была перестрелка, наши
выслали цепь. Двигаемся дальше. Лошади измучены, ужасная ночь, двигаемся
колоссальным обозом в непроглядной тьме, неизвестно через какие деревни,
пожарище где-то сбоку, пересекают дорогу другие обозы - потрясен фронт или
обозная паника?
Ночь тянется бесконечно, попадаем в яму. Грищук странно правит, нас
бьют сзади дышлом, крики где-то вдали, останавливаемся через каждые
полверсты и стоим томительно, бесцельно, долго.
У нас рвется вожжа, тачанка не повинуется, отъезжаем в поле, ночь, у
Грищука припадок звериного, тупого, безнадежного и бесящего меня отчаяния:
о, сгорили б те вожжи, о, - сгори, да сгори. Он слеп, он признается в
этом, Грищук, он ничего не видит ночью. Обоз нас оставляет, дороги тяжелы,
черная грязь, Грищук, хватаясь за обрывок вожжи - неожиданным своим
звенящим тенорком - пропадем, поляк догонит, канонада отовсюду, обозные -
мы в кругу. Едем на авось с порванной вожжой. Тачанка визжит, тяжелый
мутный рассвет вдали, мокрые поля. Фиолетовые полосы на небе, с черными
провалами. На рассвете - местечко Верба. Железнодорожное полотно -
мертвое, мелкое, пахнет Галицией. 4 часа утра.
23.7.20. В Вербе
Евреи, не снявшие ночь, стоят жалкие, как птицы, синие, взлохмаченные,
в жилетах и без носков. Мокрый безрадостный рассвет, вся Верба забита
обозами, тысячи повозок, все возницы на одно лицо, перевязочные отряды,
штаб 45-ой дивизии, слухи тяжелые и вероятно нелепые и эти слухи несмотря
на цепь наших побед... Две бригады 11-ой дивизии в плену, поляки захватили
Козин,
