несчастный Козин, что там будет. Стратегическое положение
любопытное, 6-ая дивизия в Лешнюве, поляки в Козине, в Боратине, в тылу,
исковерканные пироги. Ждем на дороге из Вербы. Стоим два часа, Миша в
белой высокой шапке с красной лентой скачет по полю. Все едят - хлеб с
соломой, зеленые яблоки, грязными пальцами, вонючими ртами - грязную,
отвратительную пищу. Едем дальше. Изумительно - остановки через каждые 5
шагов, нескончаемые линии обозов 45-ой и 11-ой дивизий, мы то теряем наш
обоз, то находим его. Поля, потоптанное жито, объеденные, еще не совсем
объеденные деревни, местность холмистая, куда приедем? Дорога на Дубно.
Леса, великолепные старинные тенистые леса. Жара, в лесах тень. Много
вырублено для военных надобностей, будь они прокляты, голые опушки с
торчащими пнями. Древние Волынские Дубенские леса, узнать, где-то достают
мед, пахучий, черный.
Описать леса.
Кривиха, разоренные чехи, сдобная баба. Следует ужас, она варит на 100
человек, мухи, распаренная и растрясенная комиссарская Шурка, свежина с
картошкой, берут все сено, косят овес, картошка пудами, девочка сбивается
с ног, остатки благоустроенного хозяйства. Жалкий длинный улыбающийся чех,
полная хорошая, иностранная женщина, жена.
Вакханалия. Сдобная Гусевская Шурка со свитой, красноармейцы - дрянь,
обозники, все это топчется на кухне, сыплет картошку, ветчину, пекут
коржи. Температура невыносимая, задыхаешься, тучи мух. Замученные чехи.
Крики, грубость, жадность. Все же великолепный у меня обед - жареная
свинина с картошкой и великолепный кофе. После обеда сплю под деревьями -
тихий тенистый откос, качели летают перед глазами. Перед глазами - тихие
зеленые и желтые холмы, облитые солнцем, и леса, Дубенские леса. Сплю часа
три. Потом в Дубно. Еду с Прищепой, новое знакомство, кафтан, белый
башлык, безграмотный коммунист, он ведет меня к жене. Муж - а гробер менч
- ездит на лошаденке по деревням и скупает у крестьян продукты. Жена -
сдобная, томная, хитрая, чувственная молодая еврейка, 5 месяцев замужем,
не любит мужа, впрочем, чепуха, заигрывает с Прищепой. Центр внимания на
меня - er ist ein [нрзб] - вглядывается, спрашивает фамилию, не отрывает
глаз, пьем чай, у меня идиотское положение, я тих, вял, вежлив и за каждое
движение благодарю. Перед глазами - жизнь еврейской семьи, приходит мать,
какие-то барышни, Прищепа - ухажер. Дубно переходило несколько раз из рук
в руки. Наши, кажется, не грабили. И опять все трепещут, и опять унижение
без конца, и ненависть к полякам, рвавшим бороды. Муж - будет ли свобода
торговли, немножко купить и сейчас же продать, не спекулировать. Я говорю
- будет, все идет к лучшему, моя обычная система, в России чудесные дела -
экспрессы; бесплатное питание детей, театры, интернационал. Они слушают с
наслаждением и недоверием. Я думаю - будет вам небо в алмазах, все
перевернет, всех вывернет, в который раз и жалко.
Дубенские синагоги. Все разгромлено. Осталось два маленьких притвора,
столетия, две маленькие комнатушки, все полно воспоминаний, рядом четыре
синагоги, а там выгон, поля и заходящее солнце. Синагоги - приземистые
старинные зеленые и синие домишки, хасидская, внутри - архитектуры
никакой. Иду в хасидскую. Пятница. Какие изуродованные фигурки, какие
изможденные лица, все воскресло для меня, что было 300 лет, старики бегают
по синагоге - воя нет, почему-то все ходят из угла в угол, молитва самая
непринужденная. Вероятно, здесь скопились самые отвратительные на вид
евреи Дубно. Я молюсь, вернее, почти молюсь и думаю о Гершеле, вот как бы
описать. Тихий вечер в синагоге, это всегда неотразимо
