документы. Счастливцы - думаю я - как вы ушли. Они окружают меня, они
рады звуку моего благожелательного голоса, несчастная пыль, какая разница
между казаками и ими, жила тонка.
Из Яблоновки еду обратно на тачанке в штаб. Опять переправа,
бесконечные переправляющиеся обозы (они не ждут ни минуты, вслед за
наступающими частями) грузнут в реке, рвутся постромки, пыль душит,
галицийские деревни, мне дают молоко, в одной деревне обед, только что
оттуда ушли поляки, все спокойно, деревня замерла, зной, полуденная
тишина, в деревне никого, изумительно то, что здесь такая ничем не
возмутимая тишина, свет, покой - как будто фронта и в 100 верстах нету.
Церкви в деревнях.
Дальше неприятель. Два голых зарезанных поляка с маленькими лицами
порезанными сверкают во ржи на солнце.
Возвращаемся в Яблоновку, чай у Лепина, грязь, Черкашин унижает его и
хочет бросить, если присмотреться, лицо у Черкашина страшное, в его
прямой, высокой как палка, фигуре угадывается мужик - и пьяница, и вор, и
хитрец.
Ленин - грязен, туп, обидчив, непонятен.
Длинный нескончаемый рассказ красивого Базкунова, отец. Нижний
Новгород, заведующий химотделом, Красная Армия, деникинский плен,
биография русского юноши, отец - купец, был изобретателем, торговал с
ресторанами московскими. В течение всего пути толковал с ним. Это мы едем
на Милатин, по дороге - сливы. В ст. Милатине церковь, квартира ксендза,
ксендз в роскошной квартире - это незабываемо - он ежеминутно жмет мне
руку, отправляется хоронить мертвого поляка, приседает, спрашивает -
хороший ли начальник, лицо типично иезуитское, бритое, серые глаза бегают,
и как это хорошо, плачущая полька, племянница, просящая, чтобы ей вернули
телку, слезы и кокетливая улыбка, совсем по-польски. Квартиру не забыть,
какие-то безделушки, приятная темнота, иезуитская, католическая культура,
чистые женщины и благовоннейший и растревоженный патер, против него
монастырь. Мне хочется остаться. Ждем решения - где остаться - в старом
или новом Милатине. Ночь. Паника. Какие-то обозы, где-то поляки
прорвались, на дороге столпотворение вавилонское, обозы в три ряда, я в
Милатинской школе, две красивые старые девы, мне стало страшно, как
напомнили они мне сестер Шапиро из Николаева, две тихие интеллигентные
галичанки, патриотки, своя культура, спальня, может быть папильотки, в
этом грохочущем, воюющем Милатине, за стенами обозы, пушки, отцы командиры
рассказывают о подвигах, оранжевая пыль, клубы, монастырь ими заверчен.
Сестры угощают меня папиросами, они вдыхают мои слова о том, что все будет
великолепно - как бальзам, они расцвели, и мы по-интеллигентски заговорили
о культуре.
Стук в дверь. Комендант зовет. Испуг. Едем в новый Милатин.
Н.Милатин. С военкомом в страноприимнице, какое-то подворье, сараи,
ночь, своды, прислужница ксендза, мрачно, грязно, мириады мух, усталость
ни с чем не сравнимая, усталость фронта.
Рассвет, выезжаем, должны прорвать железную дорогу (все это происходит
17/VIII), железную дорогу Броды - Львов.
Мой первый бой, видел атаку, собираются у кустов, к Апанасенке ездят
комбриги - осторожный Книга, хитрит, приезжает, забросает словами, тычут
пальцами в бугры - по-над лесом, по-над лощиной, открыли неприятеля, полки
несутся в атаку, шашки на солнце, бледные командиры, твердые ноги
Апанасенко, Ура.
Что было? Поле, пыль, штаб у равнины, неистово ругающийся Апанасенко,
комбриг - уничтожить эту сволочь в ... бандяги.
Настроение перед боем, голод, жара, скачут в атаку, сестры.
Гремит ура, поляки раздавлены, едем на поле битвы,
