КОСТЕЛ В НОВОГРАДЕ
Я отправился вчера с докладом к военкому, остановившемуся в доме
бежавшего ксендза. На кухне встретила меня пани Элиза, экономка иезуита.
Она дала мне янтарного чаю с бисквитами. Бисквиты ее пахли, как распятие.
Лукавый сок был заключен в них и благовонная ярость Ватикана.
Рядом с домом в костеле ревели колокола, заведенные обезумевшим
звонарем. Был вечер, полный июльских звезд. Пани Элиза, тряся
внимательными сединами, подсыпала мне печенья, я насладился пищей
иезуитов.
Старая полька называла меня "паном", у порога стояли навытяжку серые
старики с окостеневшими ушами, и где-то в змеином сумраке извивалась
сутана монаха. Патер бежал, но он оставил помощника - пана Ромуальда.
Гнусавый скопец с телом исполина, Ромуальд величал нас "товарищами".
Желтым пальцем водил он по карте, указывая круги польского разгрома.
Охваченный хриплым восторгом, пересчитывал он раны своей родины. Пусть
кроткое забвение поглотит память о Ромуальде, предавшем нас без сожаления
и расстрелянном мимоходом. Но в тот вечер его узкая сутана шевелилась у
всех портьер, яростно мела все дороги и усмехалась всем, кто хотел пить
водку. В тот вечер тень монаха кралась за мной неотступно. Он стал бы
епископом - пан Ромуальд, если бы он не был шпионом.
Я пил с ним ром, дыхание невиданного уклада мерцало под развалинами
дома ксендза, и вкрадчивые его соблазны обессилили меня. О распятия,
крохотные, как талисманы куртизанки, пергамент папских булл и атлас
женских писем, истлевших в синем шелку жилетов!..
Я вижу тебя отсюда, неверный монах в лиловой рясе, припухлость твоих
рук, твою душу, нежную и безжалостную, как душа кошки, я вижу раны твоего
бога, сочащиеся семенем, благоуханным ядом, опьяняющим девственниц.
Мы пили ром, дожидаясь военкома, но он все не возвращался из штаба.
Ромуальд упал в углу и заснул. Он спит и трепещет, а за окном в саду под
черной страстью неба переливается аллея. Жаждущие розы колышутся во тьме.
Зеленые молнии пылают в куполах. Раздетый труп валяется под откосом. И
лунный блеск струится по мертвым ногам, торчащим врозь.
Вот Польша, вот надменная скорбь Речи Посполитой! Насильственный
пришелец, я раскидываю вшивый тюфяк в храме, оставленном
священнослужителем, подкладываю под голову фолианты, в которых напечатана
осанна ясновельможному и пресветлому Начальнику Панства, Иозефу
Пилсудскому.
Нищие орды катятся на твои древние города, о Польша, песнь об единении
всех холопов гремит над ними, и горе тебе. Речь Посполитая, горе тебе,
князь Радзивилл, и тебе, князь Сапега,
