его не
более как прием. Как Всякий вышколенный и переутомившийся работник, он
умеет в пустые минуты существования полностью прекратить мозговую работу.
В эти немногие минуты блаженного бессмыслия начальник нашего штаба
встряхивает изношенную машину.
Так и на этот раз с мужиками.
Под успокоительный аккомпанемент их бессвязного и отчаянного гула Ж.
следит со стороны за той мягкой толкотней в мозгу, которая предвещает
чистоту и энергию мысли. Дождавшись нужного перебоя, он ухватывает
последнюю мужичью слезу, начальственно огрызается и уходит к себе в штаб
работать.
На этот раз и огрызнуться не пришлось. На огненном англоарабе подскакал
к крыльцу Дьяков, бывший цирковой атлет, а ныне начальник конского запаса
- краснокожий, седоусый, в черном плаще и с серебряными лампасами вдоль
красных шаровар.
- Честным стервам игуменье благословенье! - прокричал он, осаживая коня
на карьере, и в то же мгновенье к нему под стремя подвалилась облезлая
лошаденка, одна из обмененных казаками.
- Вон, товарищ начальник, - завопил мужик, хлопая себя по штанам, - вон
чего ваш брат дает нашему брату... Видал, чего дают? Хозяйствуй на ей...
- А за этого коня, - раздельно и веско начал тогда Дьяков, - за этого
коня, почтенный друг, ты в полном своем праве получить в конском запасе
пятнадцать тысяч рублей, а ежели этот конь был бы повеселее, то в ефтим
случае ты получил бы, желанный друг, в конском запасе двадцать тысяч
рублей. Но, однако, что конь упал, - это не хвакт. Ежели конь упал и
подымается, то это - конь; ежели он, обратно сказать, не подымается, тогда
это не конь. Но, между прочим, эта справная кобылка у меня подымется...
- О господи, мамуня же ты моя всемилостивая! - взмахнул руками мужик. -
Где ей, сироте, подняться... Она, сирота, подохнет...
- Обижаешь коня, кум, - с глубоким убеждением ответил Дьяков, -
прямо-таки богохульствуешь, кум, - и он ловко снял с седла свое статное
тело атлета. Расправляя прекрасные ноги, схваченные в коленях ремешком,
пышный и ловкий, как на сцене, он двинулся к издыхающему животному. Оно
уныло уставилось на Дьякова своим крутым глубоким глазом, слизнуло с его
малиновой ладони невидимое какое-то повеление, и тотчас же обессиленная
лошадь почувствовала умелую силу, истекавшую от этого седого, цветущего и
молодцеватого Ромео. Поводя мордой и скользя подламывающимися ногами,
ощущая нетерпеливое и властное щекотание хлыста под брюхом, кляча
медленно, внимательно становилась на ноги. И вот все мы увидели, как
тонкая кисть в развевающемся рукаве потрепала грязную гриву и хлыст со
стоном прильнул к кровоточащим бокам.
