Гедали, - евреям надо в
синагогу... Пане товарищ, - сказал он, вставая, и цилиндр, как черная
башенка, закачался на его голове, - привезите в Житомир немножко хороших
людей. Ай, в нашем городе недостача, ай, недостача! Привезите добрых
людей, и мы отдадим им все граммофоны. Мы не невежды. Интернационал... мы
знаем, что такое Интернационал. И я хочу Интернационала добрых людей, я
хочу, чтобы каждую душу взяли на учет и дали бы ей паек по первой
категории. Вот, душа, кушай, пожалуйста, имей от жизни свое удовольствие.
Интернационал, пане товарищ, это вы не знаете, с чем его кушают...
- Его кушают с порохом, - ответил я старику, - и приправляют лучшей
кровью...
И вот она взошла на свое кресло из синей тьмы, юная суббота.
- Гедали, - говорю я, - сегодня пятница и уже настал вечер. Где можно
достать еврейский коржик, еврейский стакан чаю и немножко этого отставного
бога в стакане чаю?..
- Нету, - отвечает мне Гедали, навешивая замок на свою коробочку, -
нету. Есть рядом харчевня, и хорошие люди торговали в ней, но там уже не
кушают, там плачут...
Он застегнул свой зеленый сюртук на три костяные пуговицы. Он обмахал
себя петушиными перьями, поплескал водицы на мягкие ладони и удалился -
крохотный, одинокий, мечтательный, в черном цилиндре и с большим
молитвенником под мышкой.
Наступает суббота. Гедали - основатель несбыточного Интернационала -
ушел в синагогу молиться.
МОЙ ПЕРВЫЙ ГУСЬ
Савицкий, начдив шесть, встал, завидев меня, и я удивился красоте
гигантского его тела. Он встал и пурпуром своих рейтуз, малиновой
шапочкой, сбитой набок, орденами, вколоченными в грудь, разрезал избу
пополам, как штандарт разрезает небо. От него пахло духами и приторной
прохладой мыла. Длинные ноги его были похожи на девушек, закованных до
плеч в блестящие ботфорты.
Он улыбнулся мне, ударил хлыстом по столу и потянул к себе приказ,
только что отдиктованный начальником штаба. Это был приказ Ивану Чеснокову
выступить с вверенным ему полком в направлении Чугунов - Добрыводка и,
войдя в соприкосновение с неприятелем, такового уничтожить...
"...Каковое уничтожение, - стал писать начдив и измазал весь лист, -
возлагаю на ответственность того же Чеснокова вплоть до высшей меры,
которого и шлепну на месте, в чем вы, товарищ Чесноков, работая со мною на
фронте не первый месяц, не можете сомневаться..."
Начдив шесть подписал приказ с завитушкой, бросил его ординарцам и
повернул ко мне серые глаза, в которых танцевало веселье.
Я подал ему бумагу о прикомандировании меня к штабу дивизии.
- Провести приказом! - сказал начдив. -
