исказила привычное лицо войны,
родила героев и гениев от тачанки. Таков Махно, сделавший тачанку осью
своей таинственной и лукавой стратегии, упразднивший пехоту, артиллерию и
даже конницу и взамен этих неуклюжих громад привинтивший к бричкам триста
пулеметов. Таков Махно, многообразный, как природа. Возы с сеном,
построившись в боевом порядке, овладевают городами. Свадебный кортеж,
подъезжая к волостному исполкому, открывает сосредоточенный огонь, и
чахлый попик, развеяв над собою черное знамя анархии, требует от властей
выдачи буржуев, выдачи пролетариев, вина и музыки.
Армия из тачанок обладает неслыханной маневренной способностью.
Буденный показал это не хуже Махно. Рубить эту армию трудно, выловить -
немыслимо. Пулемет, закопанный под скирдой, тачанка, отведенная в
крестьянскую клуню, - они перестают быть боевыми единицами. Эти
схоронившиеся точки, предполагаемые, но не ощутимые слагаемые, дают в
сумме строение недавнего украинского села - свирепого, мятежного и
корыстолюбивого. Такую армию, с растыканной по углам амуницией, Махно в
один час приводит в боевое состояние; еще меньше времени требуется, чтобы
демобилизовать ее.
У нас, в регулярной коннице Буденного, тачанка не властвует столь
исключительно. Однако все наши пулеметные команды разъезжают только на
бричках. Казачья выдумка различает два вида тачанок: колонистскую и
заседательскую. Да это и не выдумка, а разделение, истинно существующее.
На заседательских бричках, на этих расхлябанных, без любви и
изобретательности сделанных возках, тряслось по кубанским пшеничным степям
убогое красноносое чиновничество, невыспавшаяся кучка людей, спешивших на
вскрытия и на следствия, а колонистские тачанки пришли к нам из самарских
и уральских, приволжских урочищ, из тучных немецких колоний. На дубовых
просторных спинках колонистской тачанки рассыпана домовитая живопись -
пухлые гирлянды розовых немецких цветов. Крепкие днища окованы железом.
Ход поставлен на незабываемые рессоры. Жар многих поколений чувствую я в
этих рессорах, бьющихся теперь по развороченному волынскому шляху.
Я испытываю восторг первого обладания. Каждый день после обеда мы
запрягаем. Грищук выводит из конюшни лошадей. Они поправляются день ото
дня. Я нахожу уже с гордой радостью тусклый блеск на их начищенных боках.
Мы растираем коням припухшие ноги, стрижем гривы, накидываем на спины
казацкую упряжь - запутанную ссохшуюся сеть из тонких ремней - и выезжаем
со двора рысью. Грищук боком сидит на козлах; мое сиденье устлано
цветистым рядном и сеном, пахнущим духами и безмятежностью. Высокие
