косточку, - вот
гадкая канитель. Тимошка, выкидай флаг!
- Пойдем, што ль? - спросил Тимошка, вынимая древко из стремян, и
размотал знамя, на котором была нарисована звезда и написано про III
Интернационал.
- Там видать будет, - сказал Вытягайченко и вдруг закричал дико: -
Девки, сидай на коников! Скликай людей, эскадронные!..
Трубачи проиграли тревогу. Эскадроны построились в колонну. Из канавы
вылез раненый и, прикрываясь ладонью, сказал Вытягайченке:
- Тарас Григорьевич, я есть делегат. Видать, вроде того, что останемся
мы...
- Отобьетесь... - пробормотал Вытягайченко и поднял коня на дыбы.
- Есть такая надея у нас, Тарас Григорьевич, что не отобьемся, - сказал
раненый ему вслед.
- Не канючь, - обернулся Вытягайченко, - небось не оставлю, и
скомандовал повод.
И тотчас же зазвенел плачущий бабий голос Афоньки Биды, моего друга:
- Не переводи ты с места на рыся, Тарас Григорьевич, до его пять верст
бежать. Как будешь рубать, когда у нас лошади заморенные... Хапать нечего
- поспеешь к богородице груши околачивать...
- Шагом! - скомандовал Вытягайченко, не поднимая глаз.
Полк ушел.
- Если думка за начдива правильная, - прошептал Афонька, задерживаясь,
- если смещают, тогда мыли холку и выбивай подпорки. Точка.
Слезы потекли у него из глаз. Я уставился на Афоньку в изумлении. Он
закрутился волчком, схватился за шапку, захрипел, гикнул и умчался.
Грищук со своей глупой тачанкой да я - мы остались одни и до вечера
мотались между огневых стен. Штаб дивизии исчез. Чужие части не принимали
нас. Полки вошли в Броды и были выбиты контратакой. Мы подъехали к
городскому кладбищу. Из-за могил выскочил польский разъезд и, вскинув
винтовки, стал бить по нас. Грищук повернул. Тачанка его вопила всеми
четырьмя своими колесами.
- Грищук! - крикнул я сквозь свист и ветер.
- Баловство, - ответил он печально.
- Пропадаем, - воскликнул я, охваченный гибельным восторгом, -
пропадаем, отец!
- Зачем бабы трудаются, - ответил он еще печальнее, - зачем сватання,
венчания, зачем кумы на свадьбах гуляют...
В небе засиял розовый хвост и погас. Млечный Путь проступил между
звездами.
- Смеха мне, - сказал Грищук горестно и показал кнутом на человека,
сидевшего при дороге, - смеха мне, зачем бабы трудаются...
Человек, сидевший при дороге, был Долгушов, телефонист. Разбросав ноги,
он смотрел на нас в упор.
- Я вот что, - сказал Долгушов, когда мы подъехали, - кончусь...
Понятно?
- Понятно, - ответил Грищук, останавливая лошадей.
- Патрон на меня надо стратить, - сказал Долгушов.
Он сидел, прислонившись к дереву. Сапоги его торчали
